В первое же утро своего пребывания в городе берегиня неожиданно для себя выяснила, что совершенно свободна. Ближе к полудню в дверь постучала Лерия, пригласив ее спуститься на поздний завтрак. Натянув привычный уже плащ, берегиня спустилась вниз. В комнате, заставленной столами и лавками, в этот час никого, кроме Оденсе, не было.

Она огляделась. Нигде не было видно слуг (лишь со стороны кухни раздавались время от времени голоса поваров), и девушка сделала вывод, что со всей работой, кроме готовки, Лерия управляется сама.

Взгляд Оденсе скользил по довольно скромному внутреннему убранству, пока не добрался до двери, и тут она поняла, что ошиблась. Лерия занималась всем, кроме готовки и… охраны. У дверей сидел угрюмого вида здоровый мужик с квадратными плечами.

Все время, пока завтракала, девушка бросала на него тревожные взгляды. Он же, напротив, не смотрел на нее вовсе. И никак не отреагировал, когда Оденсе, окончив завтрак, прошла мимо него и тронула ручку двери.

Никто не попытался ее остановить, когда она вышла из дверей гостиницы. Это было так странно. Лишь щелкнул за спиной замысловатый замок, едва ей стоило переступить порог.

Никто не останавливал ее и на улице – люди просто ходили мимо, так же, как они это делали когда-то раньше. И ей не нужно было спешить куда-то, чтобы спрятаться или ждать прихода сумерек, чтобы выскользнуть незамеченной.

Солнце разливалось по мостовой, и Оденсе нестерпимо хотелось отбросить капюшон за спину, встряхнуть волосами и закружиться, вбирая в себя все даримое светилом тепло. Вместо этого приходилось довольствоваться лишь танцем лучиков по кистям рук.

Оденсе прошла несколько кварталов направо от гостиницы. По прямой. Сворачивать куда-либо она не стала – боялась заблудиться в незнакомом месте. На одной из пересекающих ее путь улиц начинались торговые ряды ремесленных лавок. В ближайшей витрине были выставлены шляпки и зонтики, чуть поодаль, сидя на пороге собственной лавки, тачал новую пару сапог обувщик. Откуда-то дивно пахло булочками и сладкой сдобой.

А берегиня все шла и шла вперед, пока улица не закончилась и она не оказалась на площади, которая упиралась в опоясывающую город стену. По мостовой туда и обратно маршировали солдаты городского гарнизона. Чуть поодаль, в тени расположилась колоритная группа темноволосых черноглазых людей, насмешливо наблюдавших за происходящим на плацу действом.

«Харадцы! – пронеслось у нее в голове. Берегиня замерла. – Люди, превратившие процесс убийства из чудовищной ошибки в искусство». – Ох, как ей хотелось подойти и плюнуть им всем в глаза! Или хотя бы кому-нибудь одному. Скрывая сверкающие негодованием глаза в тени капюшона, Оденсе развернулась на каблуках и пошла в обратном направлении.

Войти в гостиницу оказалось намного сложнее, чем выбраться из нее. Дверь была заперта. На ее стук открылось крошечное окошко где-то очень высоко над ее головой. Оттуда с подозрением выглянул все тот же угрюмый мужик. Он созерцал несколько минут голову Оденсе, покрытую капюшоном. Потом попросил снять его и показать лицо.

Девушка возмущенно фыркнула в ответ, но послушно задрала вверх голову. Взгляд мужчины абсолютно ничего не выражал. Было даже непонятно, смотрит он на нее, или взор пронзает ее насквозь, уносясь в неизвестную даль.

В голове у Оденсе пронеслась мысль, что он с одинаковым выражением смотрит на постояльцев, их лошадей, на мясную рульку, поданную на обед, и на размазанные по мостовой нечистоты.

Здоровяк буркнул что-то невнятное и захлопнул окошечко. Постояв некоторое время в ожидании перед закрытой дверью, Оденсе решительно постучала еще раз. Снова открылось окошко. Охранник, завидев тот же капюшон, громко и удрученно вздохнул. Он прикрыл окошко и крикнул вглубь дома, призывая на помощь Лерию.

Когда ее наконец впустили, хозяйка рассыпалась в извинениях, объясняя излишнюю подозрительность своего работника насущной необходимостью, обеспечивающей хорошую репутацию ее заведению.

Лерия проводила Оденсе в ее комнату и вновь вернулась, принеся на подносе тарелку с булочками, розетку с вишневым вареньем и большую чашку ароматного чая.

– Мелисса, – машинально отметила берегиня.

– Да-да, – радостно подхватила Лерия, – именно мелисса. Как приятно встретить человека, который понимает разницу! А то кого ни угости – все мята да мята! А разница ведь огромнейшая!

– Да, – согласилась Однесе. Она прикоснулась губами к горячему золотистому ободку чашки. – Они разные. Хотя очень похожи.

– Но «похожи» – это ведь далеко не одно и то же.

Берегиня задумчиво кивала головой, соглашаясь с хозяйкой, но прозвучавшие слова словно выразили ее мысли относительно себя, берегини, и его – монаха.

– Совсем разные. И странно, почему должны быть хотя бы в чем-то похожи? – Оденсе взяла в руки чашку. – Но ведь похожи, и этого отрицать нельзя. – Ей вспомнился разговор с Ильсе. «Нет никаких «их» и нет никаких «нас»… Она оторвала взгляд от поверхности чая, где крутились, словно в танце, и распускались скрученные листочки мелиссы. – У вас очень вкусный чай.

Лерия расплылась в улыбке, поправила уже совершенно без надобности покрывало на кровати постоялицы.

– На самом деле замечательный, – добавила Оденсе. – И ваше внимание, оно… – В голове вертелись слова: «Так странно чувствовать заботу после стольких лет скитаний». Но она, разумеется, этого не произнесла. – Ваше внимание так приятно. Ваше заведение, должно быть, считается самым лучшим в городе.

Лерия расплылась в улыбке. Она ушла из ее комнаты довольная, мурлыча под нос мелодию одной веселой песенки, услышанной недавно на рыночной площади.

«Ах, какая замечательная девушка, – думала она. И мысли ее вились воздушным кружевом под вертящуюся в голове мелодию. – И угораздило ее попасть в лапы ордену! Такая милая! Не рассердилась совсем, что этот идиот ей дверь сразу не открыл, заставил столько ждать, а ведь могла монаху пожаловаться. Очень даже запросто. А монахов как клиентуры лишиться – это ой-ой-ой, это разорение чистой воды. Нет, нужны нам монахи, нужны. Ездят туда-сюда постоянно, платят исправно… – Ее ноги в ловких красных полуботинках, кокетливо выглядывая из-под пышных нижних юбок, легко пересчитывали ступеньки, ведущие с этажа на этаж. – И чай ей мой нравится… Из благородных, похоже, девочка – полным именем ей, видимо, называться не с руки. Может, даже из знатной фамилии, вот и боится огласки. То, что она местная, это я сразу поняла – выговор наш, озерный, глазки светлые, кожа опять же не как у этих чертей из Харада, будь они неладны… Нет, точно она боится быть узнанной, не иначе. Сердцем чую, силой он ее с собой привел. Против воли. Это они умеют – от них редко кто обратно выбирается, а кто смог, потом тако-о-ое рассказывает… Не на трезвую голову, конечно, но что за радость от той жизни, если воспоминания о ней только для пьяного угара оставляют? Пьют и плачут, плачут и снова пьют… И за что, интересно, ее орден в оборот взял? Или… не интересно? Ой, не интересно мне совсем это! А вот все же жаль, что она сегодня утром не сбежала. А ведь могла, и мне бы с рук сошло – особых указаний не поступало. Монах даже дверь ее запереть не велел. Вообще ничего не велел. Как приехал – упал на кровать, так и лежит до сих пор. Ни еды, ни чаю не желает. Два раза поднималась, скреблась в дверь, а он в ответ одно и то же: «Оставьте меня, – говорит, – в покое». В жизни еще таких дохлых монахов не видела… Да что там, и не думала никогда, что они болеть умеют. Они же это… навроде эльфов, наверное. А такого дива, как больной эльф, точно никто отродясь не видывал…»