Спазмы утихли. Я открыла глаза и поглядела на экономку.

Лицо ее уже не было испуганным, напротив, оно приобрело какое-то каменное, непроницаемое и даже осуждающее выражение. Я не сомневалась, что она понимает, что со мной произошло. Но у меня сейчас не было сил заниматься всем этим. Я была слишком больна. Я лишь сказала, пытаясь придать голосу необходимую твердость:

– Вы никого не позовете. И никому не расскажете. Вы сейчас уйдете и… и позовете сюда Маргариту. Вы поняли?

– Да, мадам, – сухо ответила Элизабет.

– Ступайте. И помните, что вам приказано.

После ухода экономки я забылась и снова закрыла глаза. Кровь все еще текла, я, вероятно, лежала уже в луже. Но самое страшное было позади, и это придавало мне мужества. Будто сквозь сон, я слышала, как приоткрылась дверь, как со вздохами приблизилась к моей постели Маргарита, как ее руки откинули простыню и как она сдавленно ахнула, когда поняла, в чем дело. Потом я ощущала прикосновения теплой губки, холодный компресс на лбу и стакан с водой у моих губ. Я напилась, влага живительной прохладой разлилась по телу. Маргарита переменила простыни и снова склонилась надо мной.

– Что же вы молчали, мадам? Какая же вы глупенькая! Ну зачем было скрывать? Разве я не люблю вас? – В этот миг что-то горячее капнуло мне на руку, и я догадалась, что Маргарита плачет. – Да если бы вы мне сказали, мы бы обошлись без Элизабет! Что же вы ведете себя, как ребенок? Вы бы и умереть могли!

Я открыла глаза и невнятно прошептала:

– Прости. Прости меня, пожалуйста. Я была так груба с тобой.

– Это все пустяки! Что мы теперь-то будем делать?

– Надо все это уничтожить, Маргарита. Ну, простыни и все остальное… Так, чтобы никто не знал.

– А Элизабет?

– С ней я сама поговорю. Потом. А сейчас я слишком устала.

– Но ведь доктор все-таки нужен, мадам! Я-то во всем этом не разбираюсь!

– Найди какую-нибудь повитуху из деревни, такую, что не знает нашей семьи. Этого будет достаточно.

– Вы уверены?

– Да, – сказала я как можно тверже. – К доктору я не обращусь ни за что.

Помолчав, я шепотом добавила:

– Главное, чтобы Анна Элоиза не входила сюда. Пожалуйста, Маргарита, позаботься об этом.

– Не бойтесь. Уж это я беру на себя.

Маргарита взяла на себя не только это. Ночью она привела ко мне какую-то старуху, которая жила в лесу и пользовалась репутацией ведьмы. По крайней мере, она понятия не имела о том, что происходит в Белых Липах. Старуха, получившая десять ливров и еще какие-то съестные припасы из нашей кухни, обещала молчать. Я, в свою очередь, получила уверенность в том, что все прошло благополучно. Старуха даже сказала, что мне очень повезло: не на всех женщин подобные способы действуют и не у всех кровотечение останавливается так легко. Ну, раз мне повезло, оставалось только благодарить Бога… нет, не Бога. Дьявола.

Но, во всяком случае, я добилась своей цели и избавилась от страха. Хотя я и понимала, что совершила преступление, иначе говоря – грех, но чувство вины в значительной мере искупалось страданиями, которые я перенесла. Они словно очистили меня.

Проснувшись на следующее утро, я чувствовала себя слабой, разбитой, словно обескровленной. Зная, что мне нужно поправляться, я заставила себя съесть завтрак, принесенный Маргаритой. Подняться я была не в состоянии.

Чуть погодя Маргарита, доселе никого не пускавшая ко мне, подошла к постели и встревоженно прошептала:

– Господин виконт хочет видеть вас, мадам.

– Поль Алэн?

– Да. Что вы на это скажете?

– А зачем ему меня видеть?

– Ну как же? Все в поместье знают, что вы нездоровы.

– Ты говорила, чем я больна?

– Сказала, что вы ушиблись, когда катались на лошади.

Подумав и оценив обстановку, я произнесла:

– Пусть он войдет.

– Вы думаете, это вам не повредит?

– Поль Алэн ни о чем не догадается. Я в этом уверена.

Маргарита кивнула и не спеша отправилась сообщать виконту о моем приглашении войти.

Мое бледное, как лист бумаги, без единой кровинки лицо, глубокая синева под глазами и запекшиеся губы произвели на Поля Алэна впечатление.

– Сюзанна, послушайте… Вам непременно нужен врач.

– Нет-нет, – сказала я, пытаясь улыбнуться. – Самое страшное позади. Нет смысла понапрасну тревожить д'Арбалестье. В нем так много людей нуждаются.

– Много людей? Да к черту их! Александр не простит мне, если я оставлю вас без медицинской помощи.

Упоминание имени Александра кольнуло меня в самое сердце. Я едва нашла в себе силы произнести:

– Вы же просто считаетесь с моим желанием. А я хочу обойтись без доктора. С меня хватит и Маргариты, она очень хорошо за мной ухаживает.

– Люк вчера видел вас. Вы едва могли идти. И вы говорите, что это несерьезно?

– Да, уверяю вас. Сделайте так, как хочется мне, а не вам.

Он ушел, поцеловав мне руку и пожелав скорейшего выздоровления. Я не забыла ему напомнить о том, что следует в то время, когда я лежу в постели, хотя бы раз в два дня выезжать на поля. Он обещал заняться этим.

Когда дверь за моим деверем закрылась, я приказала позвать экономку. Элизабет очень тревожила меня. Она знала такое, от чего зависела моя честь, судьба, сама жизнь. Я же знала, что ее нельзя ни запугать, ни подкупить. Она была так же верна дому дю Шатлэ, как мне Маргарита. Поэтому договориться с ней представлялось мне весьма трудным. Но, по крайней мере, тот факт, что она до сих пор ничего не рассказала, настраивал на оптимистичный лад.

Она вошла, встала перед моей постелью – прямая, строгая, аккуратная, с каменным лицом. Я горько подумала, что раньше у нее было совсем другое лицо, когда она говорила со мной.

– Элизабет, – сказала я, подавляя дрожь в голосе, – вы ничего не хотите мне сказать?

– Ничего, мадам, – ответила она сурово.

Наступило молчание. Я лихорадочно подбирала слова, которые могли бы пробудить в ней если не сочувствие, то хотя бы понимание. Она же женщина, в конце концов.

– Элизабет, я знаю, вы умны. Вы, конечно же, поняли, что случилось. Я лишена возможности обмануть вас. Так уж получилось.

– Да, мадам, – сказала она сухо.

– Могу я узнать, что вы намерены теперь делать?

– Я лишь исполняю приказания, мадам.

Ее тон сбивал меня с толку. Я торопливо произнесла:

– Поймите, Элизабет, никто не застрахован от ошибок. Человек слаб и грешен. В ваших руках сейчас все наше благополучие. Если вы… словом, если вы вслух осудите меня, в этом доме все пойдет кувырком. Вы же любите Филиппа – так вот, он в первую очередь пострадает!