– Как вы думаете, Сюзанна, он выкарабкается? – спросил Поль Алэн.

На мой взгляд, говорить о таком прямо тут, в комнате, было неуместно. Я ответила как можно спокойнее:

– Конечно, да. Это же не впервые. Надо ждать доктора, вот и все.

Д'Арбалестье прибыл через час после этого и освободил меня. Я вышла, чувствуя, что ноги у меня подгибаются, и, подойдя к окну в галерее, сбросила чепец. От волнения меня бросило в жар. Пока все это продолжалось, я ничего не чувствовала и только теперь поняла, как испугалась. Руки у меня до сих пор дрожали, испарина выступила на лбу. Я глубоко вдыхала воздух, стараясь успокоиться. Потом легкая тошнота подступила к горлу.

Эта тошнота… Я ощущала ее уже не в первый раз и не во второй. Почувствовав, что меня тошнит, я забыла и о волнении, и о старом герцоге; все отступило на второй план перед этим ужасным фактом. Подсознательно я понимала, что эта самая тошнота может значить. Да еще в соединении с двухнедельной задержкой.

Я пыталась пересилить себя, но меня все еще тошнило. Июльский день потерял всю свою прелесть, яркие краски лета погасли, когда я попробовала ясно представить себе, что со мной происходит. Эта ночь с Талейраном в конце мая…

Неужели судьба может так отомстить мне за мимолетное легкомыслие? Неужели я…

– Сюзанна, я хочу вам кое-что сказать.

Я содрогнулась всем телом, услышав голос Поля Алэна, и, когда повернулась к нему, в моих глазах все еще стоял ужас. Мне показалось, что он слышал мои мысли. Румянец разлился по моему лицу.

– Как тихо вы подошли! – сказала я резко.

– Я напугал вас?

– Да! Напугали!

Мое поведение было не слишком естественно, я это и сама видела. Пожав плечами, виконт произнес:

– Простите, если это так.

– Что вы хотели сказать?

– Утром я получил совершенно точное известие о том, что через две недели Александр возвращается. Мы можем поехать встречать его в бухту Сен-Мало.

Теперь, наоборот, кровь отхлынула от моего лица, и я побледнела. Подумать только, я чуть ли не год мечтала услышать такое известие. И вот когда наконец услышала, мне кажется, что ничего ужаснее этого и быть не может!

– Через две недели? – переспросила я, и в моем голосе было скорее отчаяние, чем радость. – Уже? Так скоро?

– Что вы имеете в виду? Что значит «скоро»?

– Ничего. Я просто обмолвилась.

Поль Алэн пристально разглядывал меня. Меня его взгляд злил, но я терпела, не желая какой-нибудь вспышкой усилить его встревоженность. Я была очень уязвима сейчас, мне казалось, что все, что я думаю, можно прочесть у меня на лице. Я пыталась взять себя в руки, но чем больше пыталась, тем больше теряла власть над собой.

– Что с вами? – спросил наконец виконт. – Вам, может быть, дурно?

– Мне хорошо!

Помолчав, я выпалила – резко, почти разгневанно:

– Я еду на поля! Будьте любезны, если вам не трудно, прикажите подать мне лошадь к крыльцу!

Уже прошло целых пять дней, как повсюду в Бретани закипела работа. Началась жатва. В этом году хлеба созрели быстро. Мягкие, но тяжелые и налитые колосья давно были готовы пасть под серпом. А на очереди уже была гречиха. Необозримые гречишные поля вот-вот должны были зарозоветь от Бреста до Нанта. После цветения этого излюбленного бретонского растения будет первая откачка меда, а потом, 15 августа, в день успения Богоматери, можно будет нести плоды лета в храм.

Стрела, легкая, нетерпеливая, мчалась по дороге между полями. Я ехала быстро, надеясь, что скачка поможет мне развеяться. Мало-помалу прелестный бретонский полдень очаровывал меня и отвлекал от мыслей. Лето было замечательное – в меру жаркое, в меру влажное. Небо синело почти так же, как в Италии. Воздух был невыразимо сладок: повсюду цвел кипрей-медонос. А еще, как всегда во время жатвы, пахло свежей соломой, горячей землей и особым духом растертого колоса.

Я замечала, как изменилась Бретань за последние три года, с тех пор как я приехала сюда на постоянное жительство. Если вспомнить лето 1795 года, этот край был убог и нищ, повсюду были видны страшные следы двух вандейских войн. Тогда поля никто не возделывал, деревни с домами, сложенными из грязной глины, без стекол, стояли пустые, а на пути между Ренном и Сен-Мало на многие лье простиралась заболоченная пустыня, где цвел один можжевельник да изредка виднелись одинокие каменные столбы.

Три года мира, хотя и неполного, сделали свое дело. С тех пор как провинция завоевала себе право жить обособленно и оружием отбила все попытки Республики нарушить старые традиции, жизнь здесь возрождалась. По крайней мере, становилась хоть немного похожей на ту, что была здесь при короле. Нельзя сказать, что этот край при монархии процветал, но все- таки тогда в деревнях жили люди, выращивали хлеб, ловили рыбу, плавали за ней до самой Исландии. Годы революции уничтожили все. И я была рада видеть, как прежняя пустыня начинает возрождаться.

Я останавливалась то в одном месте, то в другом, расспрашивала, проверяла. Крестьяне уже хорошо знали меня. Большая часть земель сдавалась в аренду, но остальные мы обрабатывали сами, с помощью батраков, и за ними приходилось следить. Да и не только за ними, но и за тем, принесли ли им обед, привезли ли воду. В основном, конечно, этим занимался управляющий, но я тоже часто наведывалась в самые горячие места. Сейчас дела шли отлично. Урожай был великолепный, а глядя на небо, нельзя было заметить ни одного облачка: значит, дождя не будет, и за две недели наверняка удастся с жатвой управиться.

Я закончила свой объезд, но возвращаться домой мне не хотелось. Тропинкой, бежавшей вдоль опушки небольшой рощи, я выехала к сверкающей на солнце реке и, приглядевшись, увидела широкую, покрытую зыбью отмель. Я пустила Стрелу в воду и, преодолев бурный натиск течения, сквозь заросли кувшинок перебралась на другой берег.

«Неужели я беременна?!»

Только сейчас я решилась подумать об этом. Не было смысла гнать от себя подобные мысли. Если не тратить силы на испуг и отчаяние, следует трезво признать, что, скорее всего, догадка моя правильна. Задержки у меня случались именно в таких случаях. А еще тошнота… А еще такой скорый приезд Александра!

Последнее испугало меня больше всего. Мне оставалось совсем мало времени, чтобы что-то предпринять. Покачиваясь в седле и размышляя, я почему-то вспомнила случай с герцогом де Лозеном. Это было давно, еще в Версале. При дворе все знали, что он не видится с женой годами. Какой-то шутник спросил: «Герцог, представьте себе, что ваша супруга, которую вы в глаза не видели лет десять, вдруг извещает вас письмом, что скоро преподнесет вам наследника. Что вы сделаете? Возмутитесь?» – «Вздор! – отвечал герцог. – Я слишком деликатен для того, чтобы возмущаться поступком дамы».– «Так как же вы поступите?» – «Я напишу ей, что счастлив тем, что Бог благословил нас детьми после стольких лет брака!»