вернувшись из Заальпийской Галлии, где наместничал по просьбе Цезаря, сразу разлюбит такую уродину. Ей захотелось придушить маленького крикуна…

За неосознанной вспышкой злобы тут же последовали раскаяние и страх, что это может повториться, поэтому приказала служанке Рахосон не оставлять ее ни на йоту.

От первых гимнастических упражнений темнело в глазах, подступала дурнота, но Порция, стиснув губки, продолжала делать их изо дня в день. Даже когда болел и капризничал по ночам маленький Терц. Постепенно она обрела в этом успокоение и радость. Гимнастика, бассейн, массаж с умащиваниями египтянки Рахосон, получившей за великое уменье свободу, сказочно помогли, преобразили тело. Тело в тех же формах приобрело некую новизну, законченную округлость и красоту.

Наградой для нее стал восхищенный взгляд Марка, когда он сказал:

– Ты необычайно расцвела после рождения Терца!

В день мартовских календ Порция с продуманной тщательностью убрала и украсила волосы, проблеснувшая седина ее не огорчила, скорее наоборот – она теперь украшала, как нитка жемчуга. Провела тыльной стороной ладони по щеке, шее, слегка приподняв подбородок, убеждаясь в идеальной гладкости кожи, с удвоенным старанием подкрасила глаза. Каждый раз она испытывала легкое волнение оттого, что маленькая неточность может сделать лицо некрасивым, ей не раз показывала Рахосон, уродуя то один, то другой глаз с помощью кенийской краски разных оттенков и белил. Надела белую тунику с тонкой ярко-желтой отделкой, похожей на лучик солнца, скользнувшей вдоль плеча, и прошла в триклиний. Взяла из вазы, стоявшей на столе, веточку винограда, полюбовалась сочной спелостью на просвет, съела несколько ягод, тяготясь отсутствием Марка, и решила, что он еще у себя в кабинете. Порция прошла вдоль анфилады комнат, окружавших по периметру атрий с вечнозелеными пальмами. Услышала мужские возбужденные голоса, приостановилась в нерешительности.

– Так, значит, ты с нами, Марк Брут? И до конца?

– Я по-другому не умею, в отличие от названных тобой – Цимбра, Долабеллы, Креона… Мне слишком дорога свобода. Со щитом или на щите! Другого не дано.

Порция вернулась к выходу в зимний сад и стала ждать, а когда мужчины вышли, то отвернулась, делая вид, что разглядывает свой замечательный сад с искусственным водопадом. Гай Кассий и Децим Брут слишком старались быть незамеченными, это бросалось в глаза: они ставили ноги на мозаичный пол, как в лесной чаще, нелепо вздергивая колени.

– Красавица меня ждет?

Марк смотрел с восхитительной улыбкой светло и спокойно, но Порция угадала, почувствовала, что он взволнован разговором. И не смогла отшутиться, тревога передалась ей. Сказала без смущения, лишь немного приглушив голос:

– Вы так громко беседовали… Ты в заговоре против Цезаря? – Догадка озарила ее прямо сейчас. – Ты снова против него?..

– Успокойся, ненаглядная. Нет… Они просто выпили много вина. Болтают разное. Пойдем отсюда, здесь прохладно.

Порцию обидел этот обман, но, подчинясь легкому нажиму ладони, закрывшей ей полспины, она прошла следом в триклиний, но не прилегла на покатое ложе головой к столу, как того хотелось Марку, а осталась стоять – маленькая, как изящная статуэтка, которую боязно даже трогать руками. В пышных аспидных волосах горела бордовая роза, подбородок был гордо приподнят, что выражало крайнюю степень обиды. Это Марк знал, но не открылся потому, что боялся за нее, а не за себя.

– Ты подумал обо мне как о болтливой слабой женщине, перемывающей с подругами в бане дела мужа?.. Ты мне не доверяешь?

Марк молчал. Что тут ответить? Он выбирал старательно косточки из граната, раздумывая, как ему загладить неловкость, свой отказ.

Порция ждала. Затем с присущей ей стремительностью схватила со стола нож и полоснула себе по руке, сделав глубокий надрез. Она даже не ойкнула, когда обильно потекла кровь, лишь смотрела напряженно округлившимися от боли глазами.

Марк промыл рану белым вином и ловко, сноровисто запеленал руку. Хотел позвать служанку, но Порция, угадав это его желание, прикрыла ему рот свободной рукой.

– Ты веришь мне?

– Верю, верю, – выдохнул он. – Извини, бесстрашнейшая моя. Извини. Да, я сегодня дал согласие стать во главе заговора против Цезаря. Да, он мой друг. Да!.. Но Римская республика и честное имя Брутов мне дороже. Мне неприятны некоторые из сенаторов, которые проявляют недовольство и дали согласие. Но что же делать? Свобода дороже личных симпатий и антипатий. Твой отец Катон Утический тоже бился за это и умертвил себя после поражения при Тапсе от Цезаря. Мы наметили исполнить приговор в Сенате в день мартовских ид.

Порция оценила всю глубину опасности: стоило проговориться одному из нескольких десятков заговорщиков – и тогда верная смерть и позор. Но виду не подала, сказала спокойно, будто речь шла о поездке на виллу близ Аримина на побережье Адриатического моря:

– Если нужда возникнет передать или забрать что-либо, то я сделаю это лучше других, не вызывая подозрений.

– Да, ненаглядная, да. Мне захотелось охладиться, поплавать. А ты полежишь в атрии?.. Тогда я позову слуг.

– Но ведь ты не можешь проиграть, Марк?

Он лишь кивнул, готовый от прихлынувшей силы взмыть вверх, и в три мощных прыжка взбежал по ступеням атрия, прошел к торцовой стене, где у него в нише, запирающейся хитроумным ассирийским устройством, хранились деньги и важные документы. Достал золотую печатку с искусно вделанной в отполированную поверхность крохотной слезинкой необычайно твердого камушка. Подавая Порции, изобразил на лице таинственность, сказал:

– Отнеси эту печатку Пизону Старшему. Скажешь, что от меня. И больше ни слова.

Лицо Порции просияло, вновь заалело, словно упал на него отсвет зари, он же, чтобы не рассмеяться, громко, с напористой силой, будто ударяя рукоятью меча по щиту, заворачивая легион, позвал рабов, стал отдавать распоряжения.

Порция прилегла на толстый ковер возле мраморного стола, заставленного серебряной посудой с тонким и сложным узором в переплетении птиц и зверей, сработанной известным чеканщиком Рима Куспием Пансой. Правее стояла статуя самого Марка в боевом облачении. Бронзовый лик с плотно сжатыми губами, лишенный игры светотени, был непроницаемо строг, горделив, каким и надлежит быть победителю.

Порция была одной из немногих, кто знал, что во время праздника в честь богини юности Ювениты ее Марк, побившись об заклад с Публием Сципионом, вышел в маске на арену цирка, чтобы сразиться с непобедимым гладиатором Фортунатом. И победил. Правда, сам едва смог, опираясь на меч, пройти к выходу с арены, где уже тянули руки рабы. А она, сидевшая вместе с другими женщинами на самом верху амфитеатра, как ни сдерживалась, все же заплакала, пояснив родственницам, что ей жалко красавца Фортуната. Когда Марк разделся, она вновь увидела этот багрово-лиловый рубец, рассекавший бедро, и ей захотелось провести по нему осторожно рукой,