у нас в полку песня, – начала она, заранее краснея. – Лучше даже сказать, дразнилка…

Она прижала струны в нехитром аккорде:

– Соберемтесь-ка, друзья,

Да споем про журавля!

Жура-жура-жура мой,

Журавушка молодой.

Песня-дразнилка неизменно встречалась в полку одобрительным ревом. Пели ее тогда, когда на столах не оставалось места от пустых бутылок. Слова гусары знали наизусть, но с каждым исполнением к ней прибавлялись сочиненные прямо по ходу куплеты.

– Начнем с первых мы полков —

С кавалергардов-дураков.

Кавалергарды – дураки

Подпирают потолки.

А семеновские рожи

На кули овса похожи.

А кто курицу украл?

Наш семеновский капрал.

Соловьи зафыркали, загоготали, и Александра, довольная их весельем, продолжила:

– Кто там страшный поднял вой?

Его величества Конвой.

А кто эти оборванцы?

То лейб-гвардии атаманцы.

Полк, который самый мерзкий,

То лейб-гвардии гренадерский…

Куплетов было много, один другого задиристее, ни одному полку не было пощады, так что скоро соловьи покатывались со смеху.

– А про Кощея! Про Кощея можешь? – крикнули из глубины.

Александра задумалась лишь на мгновение.

– Скачет черный самовар —

То кощеевский гусар.

Хладней льда, иглы тощее

Эскадрон царя Кощея.

Соловьи заревели, хлопая ладонями по коленям и поддевая друг друга локтями. «Иглы тощее, ты слышал?» – обхохатывались они.

– А теперь про нас, про нас давай! – утирая слезы веселья, потребовала Синица.

Ни минуты не сомневаясь, Александра в пылу азарта пропела:

– Что за писк тут комариный?

То отряд наш соловьиный.

Бородат и вороват

Соловьиный каганат!..

Смех умер мгновенно. Стало звеняще тихо.

Александра прокашлялась, возвращаясь в реальность, и оглянулась. Соловьи теперь смотрели исподлобья, кто-то осуждающе присвистнул. На шатер опустилась тишина, такая, которая сомневается, закончиться просто плевком в лицо или все же блеском сабель. Стало ясно, что песням конец.

– М-да, – хмыкнула Синица, подливая себе из кувшина. Не вмешиваясь, она хитро смотрела поверх кружки и ждала развязки.

Посреди всеобщей хмурости подскочил Зяблик.

– Пение живых гусар —

Это пытка для гитар.

Песнопение живого

Хуже недуга зубного!

Соловьи одобрительно захохотали. Посвистев Зяблику и выпив за его здоровье, они вернулись к разговорам и танцам.

– Гитару-то давай, – проворчали из толпы. – Живой…

Александра протянула инструмент и только сейчас заметила, что обечайка с той стороны, где она опиралась на бедро, измазана кровью. Это увидела и Синица.

– Чего ж ты молчишь, Быстров? – заругалась она. – Ягина, ну и болван же он у тебя, сидит поет – а сам, оказывается, истекает… так он у меня прямо за праздничным столом издохнет. Эй, перевязки мне да воды, – приказала она охране. – Ну, гусар, снимай портки, будем лечить тебя…

Александра в ужасе дернулась от нее:

– Я… в этом нет необходимости…

На ее счастье, в дело вмешалась Ягина:

– Перестань, ты сейчас смутишь его до невозможности. Смотри, он и без этого весь красный! – Она схватила со стола перевязки и поднялась. – Идемте, Александр Михайлович, я найду, где вам уединиться.

Она взяла Александру за руку и потянула прочь от стола.

– Недолго давай, – бросила им вслед Синица, впрочем, беззлобно. – Кошка ревнивая… Эй, Малиновка, заводи давай нашу, про волю, чего ж скучать…

Мягко зашелестели бубенцы, зажурчала дудочка, и густой женский голос заклубился по шатру, словно дымом заполняя пространство.

Александру тянуло остаться, послушать еще, но Ягина провела ее вглубь шатра, за плотную тяжелую занавеску. Александра шагнула внутрь и в восхищении ахнула: она словно попала в волшебную сокровищницу. Полутемная комната освещалась небольшими лампадами, и их таинственный красноватый блеск отражался на изящных драгоценных вазах, золотых блюдах и зеркалах, фарфоровых кувшинах и подносах. Вдоль стен стояли набитые лари, сверху теснились свернутые арабские ковры и индийские ткани, прислонясь к ним, красовались наградные сабли, палаши и ружья всевозможных видов. В углу на мраморной подставке стоял блестящий черный футляр с огненной вязью, и из-за его плотно прикрытой дверцы раздавалось мерное гудение, словно от запертого там пчелиного роя. Остальные низкие столики были уставлены сверкающими шкатулками и хрусталем, а от тонконогих курильниц вверх тянулись витиеватые ниточки дыма, и воздух от этого стоял густой и пряно-медовый.

Подобное богатство восхищало, но и давило, заставляя ютиться у стены и пригибать шею. Александра хотела сесть на плоский медный ларец у входа, но Ягина потянула ее к широкому ложу в центре. Там, на возвышении, под муслиновым балдахином лежали шкуры, а сверху россыпью валялись расшитые цветастые подушки.

– Садитесь, покажите, что у вас, – приказала Ягина строго.

– Я все сделаю сам… – начала Александра, но ей не позволили.

Ягина быстро осмотрела порезы, сняла с пояса небольшую баночку. Стоило открыть ее, как по комнате разлился знакомый запах успокаивающей мази.

– Снимайте, – сказала Ягина, отворачиваясь.

– Ягина Ивановна… – взмолилась Александра.

– Просто прикройтесь!

Пришлось смириться. Александра стянула чикчиры, стараясь не потревожить порезы, закатала прорванные кальсоны и прикрылась синей шелковой подушечкой.

– Готовы?

– Готов.

Вместо того, чтобы приступить к лечению, Ягина быстро глянула за занавески, убеждаясь, что никто не подслушивает, и прерывисто спросила:

– Вы правда пытались спасти его?

Поежившись от сверлящего взгляда, Александра кивнула:

– Когда стало ясно, что он жив, я не мог его оставить. Если бы только проклятый старик не заметил, я бы… – Она не успела закончить, потому что Ягина вдруг сжала ее руки.

– Вы, Александр Михайлович, добры и благородны, – сказала она горячо, – но послушайте, нельзя же так не ценить своей жизни. Когда я увидела мазурку, что вы выделывали там на козлах, не передать, как я разозлилась на вас! А уж когда вас сбросило с обрыва… – Она отстранилась, вглядываясь в глаза: – И все же самое важное ваше достоинство – вы оказались восхитительно живучи. Право, я даже думаю, что вас оберегает таинственный дух. Каков бы он ни был, я ему благодарна.

Она на мгновение прижала ладонь к щеке Александры, но, увидев ее смущение, наконец перевела внимание на перевязки. Действуя с осторожностью, она омыла порезы, смазала и перевязала самые глубокие из них полосками ткани, а закончив, отвернулась, позволяя Александре одеться.

– Каким вы нашли Константина? – спросила она, возвращая баночку с мазью на пояс.

– Изможденным. – Александра поднялась и застегнула чикчиры сзади на хлястик. – На нем живого места нет.

Ягина повернулась, и в лице ее снова отобразилось негодование.

– А я знала, я предупреждала его, что