усилием сбросил путы с груди, связанными остались лишь запястья. Но они-то как раз и не поддавались. Зяблик всхрипнул от напряжения и досады. Щеки его раздулись, шея покраснела, на лбу выступил пот. От его усилий веревка трещала и натягивалась, но узел был сделан на совесть. Александра смотрела неотрывно. Собственные мышцы сжимались от сочувствия, стиснутые зубы заныли.

Ладони музыкантов молотили по барабанам, взбивая воздух. Гадюка подняла голову и, словно завороженная, раскачивалась. Глаза ее, золотые с черным разрезом посередине, не отрывались от копошащегося перед ней человека. Отчаявшись, Зяблик шаркнул пяткой, отдаляясь, но уткнулся в ноги толпы, и те толкнули его обратно.

Барабаны вскинулись и замолкли. Люди вокруг застыли.

Змея метнулась, в распахнувшейся пасти блеснули влажные зубы. Зяблик рванул веревку с животным рыком. В тишине раздался треск, вскрик, а потом оглушительный торжествующий свист. И гадюка безвольной лентой шлепнулась на пол.

Победный свист сотряс шатер, правда, был он обычный, и уши Александры на этот раз не пострадали. Синица тоже засвистела, заложив губу за зубы. Зяблика подняли в воздух и принялись качать. Бубенцы, дудки и гитары заиграли что-то бодрое, подходящее для танцев. Блюда с едой принялись кочевать по шатру, передаваемые из рук в руки, зажурчало вино, зазвенел смех, кто-то затянул лихую песню.

Синица между тем окинула Александру смешливым прищуром и обхватила за плечо.

– А хорош солдатик. Я у Кощея таких гвардейцев не видала. Только что ж ты обдерганный весь, Быстров, как медведь тебя потрепал, да и пахнешь паленым.

– Упал с обрыва, – объяснила Александра, не решаясь шелохнуться в этом панибратском захвате. – А потом едва ушел от многоглавого чудища…

– Тугарин?! Это тебя Тугарин подпалил? И ты от него ушел? Не верю! Или ты, братец, крылат, или врешь, другого и быть не может.

– Это все мой конь, – призналась Александра. – Он и вытащил меня, и унес от пламени.

– Не тот ли это конь, что вырвался из упряжки? Вот уж красавец, вот гордец! – воскликнула Синица. – Сказала своим ребятам поймать, так не смогли и подступиться, вырвался – а потом и вовсе улетел. К тебе, значит?

– Ко мне.

Синица придвинулась, пристально посмотрела.

– Отдай мне его! – сказала она вдруг с жаром.

Александра посмотрела на нее с удивлением. Разве можно о таком спрашивать?

– Прости, госпожа Синица, но это невозможно.

– Да погоди ты отказываться. Я тебе что хочешь за него предлагаю, у меня богатство, сила есть, оружие, лошадь взамен выбирай любую…

– Не отдам.

Синица цокнула языком в досаде.

– Ну чего ты? А хочешь… а хочешь домой вернуться? Раз живой, значит, можешь перейти границу – мы проводим, мы знаем место.

Александра помрачнела, чувствуя, что Синицу мало что остановит и скоро ее просьбы превратятся в угрозы.

– Мне нет дороги назад без Делира. Сама посуди, мы с детства вместе, и он не в первый раз меня спасает, выносил и из битвы, и от французской погони – а теперь узнал и после смерти. Разве такого продают?

Злость мелькнула в глазах Синицы.

– Ах так, значит? В яму тебя посажу! К собакам!

– И сажай! – отрезала Александра. – Только помни, что если б ты хоть вполовину так любила своего черкеса, как я Делира, ты бы поняла, что отдать боевого товарища невозможно, и не потребовала бы от меня предать друга.

Мгновение Синица все так же злобно смотрела на нее, а потом расхохоталась.

– Проверяла я тебя, Быстров. – Она с размаху хлопнула Александру по спине. – Оставляй себе своего красавца, дам тебе для него богатое седло и позолоченную уздечку.

Александра повела лопаткой, куда пришелся душевный удар, а Синица все продолжала ухмыляться:

– Эх, ты же вылитый соловей, Быстров. Страха не знаешь, лошадь в обиду не дашь, может, ты еще и свистишь?

– Нет, – призналась Александра. – На гитаре играю.

– Играешь? – Синица подняла брови. Хмыкнув, она обвела зал взглядом. – А ну-ка, Сорока, передай мне гитару! Ну держи, Быстров, спой нам. Тише вы, эй, – окликнула она галдящих соловьев, – живой нам сейчас петь будет.

Зал затих, на Александру устремились подозрительные взгляды – такие колючие, что она почувствовала себя подушкой для иголок. Однако за инструмент взялась не дрогнув – не впервой играть для целого полка, тем более что гитара и в самом деле оказалась леворукой. В этом деле главное ведь что? Главное – подобрать правильную песню.

– Конь боевой с походным вьюком, – начала она, перебрав струны в первом аккорде. Прокашлялась, подкрутила пару колков, подстраивая под свой голос, и запела:

– Конь боевой с походным вьюком

У церкви ржет – кого-то ждет.

В ограде матка плачет с внуком,

Красотка слезы горьки льет…

Как всегда в музыке, она мгновенно забыла, кто она и где. Ушло все – звание, происхождение, принадлежность к полу. Осталось только неназываемое, необъяснимое чувство, трепетное ощущение, которое рождалось в груди во время пения и которое хотелось передать, из ладоней в ладони, каждому, кто сидел напротив.

Александра не ошиблась с выбором песни. Поняв с первых же слов, что речь пойдет о лошади, соловьи прислушались. В том месте, где отец дарит сыну лихого коня, носившего его самого «в огонь и из огня», они придвинулись, сочувственно кивая. На прощальном наставлении отца, что лошадью следует дорожить, одобрительно заохали, на строчках же «И лучше сам ты ешь поплоше, а лошадь в холе содержи…» и вовсе подскочили, помогая теперь с припевом. Глядя в их восхищенные лица, Александра запела еще с большим чувством – мелодия шла от сердца, аккорды брызгали из-под пальцев. На подъеме и полном голосе она дошла до пика, до самого героического момента, где воин обещает не посрамить честь семьи, мощно отбила ритм по самому телу гитары – и мгновение спустя упала до шепота, поглаживая струны едва слышимым перебором: воин в последний раз обнялся с родителями, с молодой женой и детьми и отправился в бой, навстречу неизвестной судьбе.

К этому моменту в шатре не осталось сухих глаз. Соловьи утирались платками, рукавами и бородами, шмыгали в усы и нестройно выводили: «Конь боевой с походным вьюком у церкви ржет – кого-то ждет…»

Когда песня затихла, Синица обтерла щеки по-детски, кулаками, и снова хлопнула Александру по спине, но на этот раз нежнее.

– Ну, Быстров, ты и шельма. Нравишься ты мне, ох нравишься… Как он нас, а? – обратилась она к соловьям. – Ну хорош, хорош. А повеселее что умеешь? А то смотри на этих воинов, им завтра в поход, а они сопли подбирают.

Александра задумалась. Повеселее, значит?

– Есть