шепотом позвала Александра, подбираясь к дереву, – вы… живы?

Ни звуком, ни движением Константин не подал знака, даже взгляд его застекленел, но Александра чувствовала, теперь она будто знала, что жизнь в нем еще осталась.

– Как я могу помочь вам? – зашептала она. – Ваше высочество, подскажите…

Рука Константина шевельнулась, пальцы дернулись. Самую малость, они указывали – Александра посмотрела – в сторону ее пояса.

– Это просто вода, – удивилась она и вдруг вспомнила, как Константин подал отцу стакан воды после ее пореза.

Сдернув с пояса фляжку, она поднесла горлышко к залитому кровью лицу и позволила нескольким каплям упасть на губы. Константин коротко вдохнул, тонкие ноздри раздулись.

– Еще… – попросил он беззвучно.

Александра приблизила фляжку и помогла ему выпить. С каждым глотком рана во лбу его менялась – сначала вспенилась, багряная кожа вспучилась, а после принялась затягиваться плотью.

– Еще, – взмолился Константин, задыхаясь.

– Больше нет. – Александра показала пустую фляжку. Она обернулась на лагерь, выискивая глазами бочку. – Погодите, я найду…

– Нет… нет… это опасно, вас услышат… – Константин, уронил в изнеможении голову. – Уходите…

– Ну уж нет, – решительно сказала Александра, – я не могу вас бросить здесь в этих мучениях.

Константин посмотрел на нее в упор и, убедившись в ее упрямости, кивнул:

– Тогда… отвяжите меня, а там… Руссо поможет найти воду. – Он взглянул вверх, где на корявой ветке проступил крылатый силуэт.

Отвязать оказалось непросто. Александра вспотела и разозлилась, пока рубила саблей проклятые веревки, стараясь орудовать тихо и не поднять на ноги весь лагерь. Но кажется, соловьи праздновали столь усердно, а в торжестве своего врага сомневались так мало, что ни из опасения, ни даже из любопытства к дереву никто не приближался. Вот осталось совсем немного, как вдруг сверху раздалось обеспокоенное «тц-ц-ц… тц-ц-ц…», словно предупреждая. Александра обернулась и увидала позади тень – та подскочила и по-куничьи бросилась наутек.

– Ах ты, шельма! – шикнула Александра, узнавая мерзкого старикашку. – Ну я тебя!..

В два прыжка она догнала его, схватила за ворот и повалила, но старик успел достать из кармана и сунуть в рот железную свистульку. Свист оказался простым, не волшебным, но достаточно громким, чтобы на него немедленно откликнулись. Откуда-то свистнуло в ответ, сбивая с ног, и пока Александра корчилась на земле, затыкая уши, вокруг нее собралась толпа. Снова почти оглохнув и потеряв ориентиры, Александра почувствовала, как ее вздернули на ноги, потащили, подбадривая тычками и смехом, а втолкнув в жаркое, словно баня, помещение, бросили на колени.

Александра, пошатываясь, поднялась.

На мехах и подушках вальяжно сидели соловьи, в ногах у них блестели блюда с едой, кувшины и кружки. Огонь от подвешенных на столбах ламп играл на поясах с золотыми бляхами, драгоценных брошах в высоких шапках, богато украшенных эфесах сабель и палашей. На широком троне, отделанном камнями и мехом, сидела Синица. Щеки ее раскраснелись, длинные косы змеились по плечам, те самые чернильные брови, что Александра приметила еще в первую встречу, недовольно поднимались.

– Кого это вы мне притащили? – спросила она, отставляя кружку.

– Вот, пытался отвязать щенка, – сообщил старик, – засланец от Кощея.

– Ну так серебро в лоб, и делов, – сказала Синица не глядя.

– Постой! – вскрикнули рядом, и Александра встрепенулась, узнав голос.

По левую руку от Синицы, на том же самом троне, сидела, сложив здоровую ногу под себя, Ягина. С облегчением Александра отметила, что выглядела она хоть и усталой, но вполне невредимой, а рядом на подушке, уткнув морду в хвост, дремал Баюн.

Приблизив губы к уху Синицы, Ягина принялась торопливо шептать, то и дело указывая на Александру, и Синица, слушая вначале для вида, наконец перевела взгляд на Александру. Она то и дело прерывала Ягину удивленными: «Живой?», «То есть как это заманил?», «Что значит охраной?», а потом, немного обдумав, обратилась к Александре:

– Как звать?

Александра взглянула исподлобья.

– Быстров, Александр Михайлович.

– Быстров, значит… – Синица сложила руки на груди, гуляя по ней пытливым взглядом. – Вспомнила я тебя, Быстров. Как сундуками в меня кидался, вспомнила, как саблей грозил… и как карету от меня отвернул – тоже помню. – Она повернулась к старику: – Спас он меня, слышишь, Сыч? Смерть от меня увел. Так пусть никто не скажет, что дочь кагана Соловья, птица рахманная, не знает благодарности. Посадить его рядом! – крикнула она. – Садись, Быстров, пей, ешь, слушай наши песни, будешь гостем.

Она хлопнула Александру по плечу, усаживая по правую руку от себя. Прикосновение ее, тяжелое и горячее, удивило.

– Живая! – не сдержалась Александра.

Синица ухмыльнулась.

– А мы все живые, хоть и со свистом, – объяснила она, продолжая забавляться. – Полукровки. Живем на два мира, берем от обоих. – Она сжала кулак, демонстрируя то ли витые мышцы, то ли перстни и толстые золотые браслеты.

Перед Александрой поставили кружку и придвинули блюда, и хоть желудок затрепетал при виде мяса, плова и лепешек, волнение перебивало аппетит. Отчаянно хотелось переговорить или хотя бы переглянуться с Ягиной, но музыканты ударили в небольшие барабаны, зарокотал негромкий волнующий ритм, и все внимание обратилось к центру шатра.

Туда вышел мальчишка лет десяти, верткий зубастый соловей с черными косицами и дерзким взглядом.

– Ну, ветер с тобой, Зяблик, – одобрительно сказала Синица.

Зяблик поклонился и завел руки за спину. Толпа вокруг загудела.

Большой усатый соловей подошел, доставая из-за пояса веревку. Он накинул ее на Зяблика – и тот не сопротивлялся, наоборот, улыбка его стала только шире. Он вытянулся во фрунт, позволяя спеленать себя, разглядывая узлы, что стягивали его грудь и руки, а когда все было готово, опустился на пол, перекрещивая ноги.

Барабаны заурчали, кто-то кинул перед ним небольшой холщовый мешок. Зяблик не дрогнул. Уверенно, словно даже в такт музыке, он принялся выпутываться из веревок. Нащупав сзади узел, потянул. Первый виток ослабился, давая его плечам немного свободы. Толпа радостно засвистела. Зяблик оглядел их с бахвальством, гордясь собственной удалью, и даже укоризненно покачал головой на большого соловья, мол, слабо связал.

И вдруг барабаны ударили хором, резким надоедливым звуком, и внутри мешка зашипело. Ткань пошла волнами, приподнялась и опала, а из-под распущенных тесемок показалась черная блестящая голова. Гадюка. При виде ее люди вокруг защелкали языками, так что шатер стал походить на вечерний куст, усаженный воробьями.

Александра не могла оторвать взгляда от антрацитовой кожи и блестящих желтых глаз. Черной молнией мелькнул раздвоенный язык.

– Что, если он не успеет?

Ей никто не ответил.

Зяблик держался. Не отводя взгляда от замершей в нескольких шагах смертельной ленты, он задвигал плечами и завертел ладонями, выворачиваясь из веревок. Вот он освободил локти, вот с