яркой вспышкой пронеслись в моем мозгу, я чуть не забыла о куске печенья у себя во рту.

Кое-как прожевала и запила чаем, не чувствуя вкуса и температуры.

– Аглая Семеновна, вы, я вижу, женщина честная и прямая. – Я быстро пришла в себя. – Милиция тогда наверняка ведь проверила заначку вашего мужа?

– Я им все сказала! – гордо кивнула Жукова. – Мне чужого и ворованного не надо! А деньги, которые Валентин Архипович давал, – я их молчанием заработала и тайной помощью медицинской! Костя и сам у меня штопался, и товарищей водил. В медпункт-то не обратишься с огнестрельным ранением.

Помолчала и вздохнула:

– Но там и не отвертеться было. Да и двое детей…

– И что, стражи порядка нашли что-нибудь? – Задавая этот вопрос, я внезапно почувствовала себя последней тварью. Аглая Семеновна рассказывала о таком личном, а тут я еще сижу, усугубляю.

– Нет, все было пусто, – вздохнула Жукова, в ответ усугубив мое чувство вины. – Знаете, Валентин Архипович не угрожал мне. Пальцем не тронул ни меня, ни девочек! Спокойно говорил, но я чувствовала: опасен, скажи лишнего – пришибет. Подозревала, что он Костика ради добычи убьет.

– Вы хотели спасти мужа? – посочувствовала я.

– Хотела. Но вот, видите… кто-то из милиционеров даже посочувствовал, тогда, когда я уже Костика опознавала. Сказал, мол, странно, теперь-то за что, обчистил же нычку.

Мне захотелось что-то сделать, сказать, как-то посочувствовать Аглае.

В этот момент Аглая Семеновна подняла на меня взгляд: сухие глаза на окаменевшем лице.

– А вы не знаете, как именно Валентина Архиповича ранили? Какие органы задеты?

– Увы, нет. – Ей-ей, я бы поведала ей такие детали, если бы знала.

– Жаль… я же медсестра, я бы прикинула, какие у него шансы сдохнуть.

От этой фразы, сказанной сухим, безучастным тоном, меня продрало мурашками по спине. Слово «сдохнуть» прозвучало особенно пугающе.

– В любом случае я бы советовала вам быть очень осторожной. Я не знаю, что было бы, если бы Майя застала грабителей. И не знаю, был ли грабеж случайным или это сообщники Кочетова. И не знаю, что он ищет.

– Я приму это к сведению, – спокойно ответила Аглая Семеновна. Выражение лица у нее расслабилось, смягчилось: как прежде – усталое и смиренное.

Совершенно непонятно было, собирается ли она как-либо обезопасить себя.

Две противоположности: Майя оказалась инициативна до крайности, а вот замотивирована ли Аглая – вопрос…

Но по лицу Можайской много чего можно было прочесть, а эта невозмутимая, будто сфинкс.

Что ж, не мне решать. Я свою задачу выполнила: рассказала что знаю и предупредила.

– Ма-а-амик! – раздалось на подходах к калитке – громко, радостно.

– О, Лизонька вернулась. – Аглая Семеновна встрепенулась, ожила.

Не она одна: бультерьер Джек, до сей поры лишь глухо ворчавший во тьме конуры, вынесся наружу, словно небольшая торпеда. Такая скорость невольно наводила на мысль: поди, на непрошеных гостей пес бросается столь же стремительно.

– А кто мой хороший ма-а-альчик? – Елизавета Жукова, старшая из двух дочерей, опустилась на колени, чтобы обнять пса. – Кто у-у-умница?

Я видела, что она приметила меня еще тогда, когда открывала калитку. Но продолжала возиться с псом еще несколько минут. Обдумывает стратегию поведения?

– А вы кто? – бесцеремонно и настороженно спросила она, вытирая рукавом с лица собачьи слюни. – Вы зачем к нам?

– Лизонька, это из полицейского архива, вот уточняют про папу и про Валентина Архиповича. – Аглая приподнялась, собираясь вставать. – Тебе налить чайку или ты сразу обедать?

– Мам, сиди. – Елизавета, не глядя, потрепала по загривку все не унимавшегося Джека. – Это не из архива.

И уже мне, подозрительно, как давеча Светлана:

– Вы знакомая Арцаха Суреновича. И вы стопудово не из архива. Мам, чего она тебе тут наболтала?

– Не волнуйтесь, я уже ухожу. – Я поднялась, перекинула сумочку через плечо, подхватила не пригодившуюся в разговоре папку. – Разговор состоялся.

– Она предупредила, что Кочетов жив, – Аглая Семеновна заговорила успокоительно, медленно, – говорит, чтоб мы были осторожны.

– В смысле – жив?! – заорала Елизавета. Она вышла из себя мгновенно, страшно, в секунду залившись краской.

– Не волнуйтесь, он подстрелен и сейчас без сознания. – Я встала, отступая за пластиковый стул и не сводя взгляда попеременно то с пса, то с Елизаветы.

– Так, – хрипло потребовала Елизавета. – Рассказывайте.

– А как это вы не из архива? – запоздало заволновалась Аглая Семеновна.

«Ну что, Охотникова? Благими намерениями, как говорится…»

Пришлось повторить весь рассказ с самого начала, причем без купюр, с демонстрацией статей и фотографий. Разве что я вновь умолчала о наличии фотографии у Майи и подписях к фотографиям – возможным ключам к воровской добыче. И опять исключила из рассказа Милу: сторонним людям ни к чему знать, что скандалящая на видео пенсионерка у ограды – моя тетя.

– Вот я так и запомнила, что вы че-то там по частной охранке, – удовлетворенно протянула Елизавета. – Суреныч про вас кой-че рассказывал…

– Вы его подружка? – спросила я, просто чтобы она не выглядела так уж победительно.

«Я ведь тебе, дорогуша, рассказываю всю подноготную отнюдь не потому, что ты так уверенно вопросы задаешь и вроде как ситуацию под контроль взяла. А потому что сама нужным считаю проинформировать».

– У Арцаха подружек не бывает. – Елизавету мой бестактный вопрос ничуть не смутил: журналистка! – Он не из этих, просто – между нами – не по подружкам он. Не тот человек, сами у него спросите.

Я оставила фразу Елизаветы без внимания: не до того сейчас.

Аглая Семеновна, узнав о моей маленькой лжи, сперва насупилась, потом махнула рукой.

Я постаралась это компенсировать, отдельно в красках расписав, как Кочетов-Кочанов в пансионате притворялся дебилом и как грубо с ним обращался санитар Дмитрий. Вот эти подробности явно доставили вдове Жукова удовольствие.

Впрочем, не большее, чем известие о ранении Кочетова. Возможно, все три дамы – вдова и дочери – пожали бы руку Майе Ринатовне, узнав о ее решающей роли в этом событии.

– То есть не ясно, ищет ли он что-то, – подытожила Елизавета. –