Дельтаплан был тяжелый, ощутимо давил ей на плечи, и она непроизвольно подумала: «Дельтаплан – наш крест, горка, с которой предстоит взлететь, – Голгофа, пространство – вечность».

Петя спросил:

– Готова?

Юлька молча кивнула и зажмурилась.

– Побежали!

Они бежали вниз, все ускоряясь, и дельтаплан уже не казался ей тяжелым. Ее ноги словно жили самостоятельной жизнью и больше ей не принадлежали, они бесстрашно неслись во всю прыть. Она открыла глаза и увидела стремительно приближающийся обрыв. Снова зажмурилась и вдруг почувствовала, что ноги больше не касаются земли. Ее душа начала стремительно перемещаться в область пяток, и Юлька чувствовала, что внутренние органы готовы ринуться вслед за ней. У нее перехватило дыхание. Юлька подалась вперед и в горизонтальном положении повисла на подвеске. Когда открыла глаза, ей лучше не стало – они плыли высоко над землей, а внизу виднелись квадратики и прямоугольники огородов. Она почувствовала себя уязвимой от малейшего дуновения ветра, беззащитной под этими ненадежными крыльями, раскачивающимися из стороны в сторону, словно парус при сильном волнении на море. То ли от страха, то ли от холодного ветра ее тело покрылось гусиной кожей и она стала дрожать мелкой дрожью. Петя повернул к ней голову, весело подмигнул и крикнул, словно она была глухой:

– Страшно?

– Красиво! – чувствуя, что губы дрожат, выкрикнула ему в ответ.

Постепенно она успокоилась и даже испытала эйфорию от этого парения, свободы от земного притяжения. Под собой она увидела пролетавшую птицу с серыми крыльями, и это было здорово – парить выше нее! Все, что она видела, было прекрасно! Страх совсем ушел. «Как здорово – летать, словно птица, и даже выше птиц!» Дельтаплан, поймав встречный поток, повернул и полетел вдоль горной гряды.

Вдруг налетевший сбоку порыв ветра понес их в сторону отвесной стенки, несмотря на безуспешные попытки Пети управлять дельтапланом. Она взвизгнула и вцепилась в Петю, тем самым парализовав его действия и нарушив балансировку аппарата. Потеряв воздушный поток, аппарат начал быстро терять высоту, стремительно приближаясь к горе. Левое крыло, врезавшись в стенку, мгновенно деформировалось, и они камнем рухнули на склон с десятиметровой высоты и покатились вниз. Это произошло так быстро, что Юлька не успела ничего подумать до того, как отключилась вследствие болевого шока из-за сломанных ребер.

Роман жадно вдыхал весенний чуть влажный воздух, радуясь теплу и обретенной свободе. Затянувшаяся зима забрала у весны март и первую половину апреля. Две недели тому назад, когда он попал в больницу с правосторонним воспалением легких, весна только начинала робко заявлять свои права. Тогда на улицах еще лежали безобразные кучи грязного тающего снега, было промозгло-сыро, и люди, спешащие по своим делам, казались серыми и печальными. Зато сегодня, в последний день апреля и первый день свободы от больничной палаты, весна безраздельно властвовала повсюду. Вокруг все цвело, в больничном парке теплый воздух был напоен ароматом расцветающего, растущего, зовущего вдаль. Даже люди, совсем недавно сменившие зимние тяжелые доспехи на легкие плащи и куртки, казалось, поменяли не только одежду, но и выражения лиц на более улыбчивые и беззаботные.

Неожиданной свободой Роман был обязан своему лечащему врачу Василию Ивановичу. Тот, бережно пряча бутылку коньяка, очередной дар родителей, в карман своего белого халата, куда помещалось все что угодно, небрежно сказал, что для скорейшего восстановления после болезни необходим свежий воздух, а значит, прогулки по больничному парку. Роман, стараясь, чтобы блеск в глазах его не выдал, и скрывая свои далеко идущие планы, устало, безразличным тоном, акцентировал внимание родителей на этих рекомендациях и сегодня наконец получил одежду (путь к свободе!) под обещание выходить в больничный парк не больше двух раз в день минут на сорок, закутавшись по самые уши в пушистый шерстяной шарф – противное напоминание о бесконечной зиме.

Роман прикидывался паинькой и, в сопровождении любящих родителей отходив по аллеям парка положенные сорок минут, послушно вернулся в палату. С нетерпением дождавшись шести часов вечера, он на всякий случай сделал контрольный звонок родителям, которые должны были прийти в больницу на следующий день в два часа, и обрел долгожданную свободу.

Конечно же, он намеревался сбежать из больницы в субботний день ради встречи с Маринкой в общежитии, где та проживала.

Несмотря на то, что за время, проведенное в больнице, он здорово ослабел от постоянного лежания, антибиотиков, сварливых санитарок и словоохотливых соседей по палате, он буквально летел на крыльях к своей Маринке. Он представлял, как она поразится, увидев его, ведь не далее как позавчера, когда она навещала его, сообщил ей, что валяться в больнице придется, в лучшем случае, до 9-го мая.

Наконец крайне медлительный троллейбус, последний вид транспорта в сегодняшнем путешествии, неохотно выплюнул его с толпой других пассажиров. Теперь все зависело от быстроты его ног. Он почти бегом преодолел Стратегичку[13], завернул на Феодосийскую и вскоре уже стоял перед общежитием, где проживала Маринка. Решив не портить себе нервы разговором с вахтером – все равно бесполезно и себе дороже, – воспользовался «афганской тропой» – обходным путем.

Подпрыгнув (роста немного не хватило), он ухватился за металлическую решетку на окне первого этажа, сделал несколько судорожных движений, пытаясь подтянуться, что сопровождалось оглушительным грохотом, который, казалось, должен был поднять на ноги всех и вся, но только не проживающих в общежитии – они и не к такому привыкли. Вот и водосточная труба, дрожащие руки скользили по ней, но и она вскоре была преодолена. Правой рукой он ухватился за балконное ограждение, немного усилий – и он на балконе. Балконные двери гостеприимно смотрели на него пустыми проемами без стекол. Длительная война студентов и коменданта за существование этого пути закончилась победой студентов. А прибитые к полу громадными гвоздями бесполезные балконные двери стали напоминанием о прошлых баталиях.

Роман шагнул в коридор и устремился к лестнице. Слабость, следствие болезни, дала о себе знать на пятом этаже. Пришлось ему снизить темп и не спеша подняться на седьмой этаж. Перед ним оказались чуть ободранные, местами изрисованные белые двери, на которых карандашом был начертан номер – 707. В этой комнате проживала Маринка. Роман немного постоял, успокаивая дыхание. За дверью размеренно скрипела кровать и работал телевизор.

«Валяется, телек смотрит, а кто к сессии будет готовиться?» – с нежностью подумал Роман и постучал. Скрип на мгновение стих, после паузы послышался стук, снова пауза и долгий прерывистый скрип.

«Наверное, спала, а я ее разбудил», – решил он. Прошла вечность, прежде чем Маринка осторожно открыла дверь. Она была в помятом тонком халатике, сквозь который просвечивалось голое розовое тело. У нее были растрепанные волосы и испуганные глаза. Роман отстранил ее и влетел в комнату с диким радостным криком.