половина арабского населения Палестины. Десятки тысяч убитых и раненых все еще не были подсчитаны. Еврейское население выросло до трех четвертей миллиона в дополнение к оставшимся на территории Израиля ста шестидесяти тысячам арабов, а точнее – мусульман, христиан и друзов. Линии перемирия обозначили хрупкую границу. Израиль завоевал 78 % территории Палестины, в то время как Трансиордания оккупировала Западный берег реки Иордан, а Египет – прибрежную полосу вокруг Газы, то есть оставшиеся 22 % страны, название которой картографы всего мира стерли с карт.

Единственным арабским городом, жители которого смогли остаться, был Назарет. Когда седьмая бригада въехала на своих танках в город, переполненный беженцами из окрестных деревень, она не выгнала ни единого человека. Одни говорили, что евреи испугались реакции христианских стран. Другие рассказывали, что командиру, канадскому еврею Бену Дункельману, совесть не позволила выполнить приказ о депортации. А некоторые верили, что святая Мариам защитила свой родной город.

* * *

Оставался только вопрос: почему? Люди в лагерях искали не смысл, а причины. Арабские лидеры не сдержали обещания защитить своих палестинских братьев. Их армии плохо взаимодействовали друг с другом, и до Палестины дошло гораздо меньше солдат, чем высокопарно объявляли поначалу. Маршруты снабжения были длинны, тысяча километров до Багдада, а между ними лежала пустыня. Израильская армия была более эффективно организована, многие офицеры учились у союзников. Благодаря быстрой мобилизации и растущей иммиграции она вскоре превзошла противника и по численности. Благодаря поддержке диаспоры она более разумно использовала моменты прекращения огня для обхода эмбарго. Эта армия была гораздо сильнее, чем утверждала арабская пропаганда. Вот в чем была главная слабость арабов: они больше верили красивым словам, чем реальности.

* * *

Король Абдалла, чей портрет вифлеемцы теперь должны были вешать в своих офисах и парикмахерских, заключил секретное соглашение с Бен-Гурионом: Арабский легион не нападет на еврейскую территорию, если Абдалла получит Западный берег. Поэтому бои сосредоточились в Священном городе. Арабы бежали из Западного Иерусалима, из богатых кварталов Катамон, Мамилла, Тальбия и Ромема; евреи бежали из Старого города на востоке. Евреи переселились в арабские дома, а трансиорданская армия разрушила еврейский квартал Старого города. По их словам, в отместку за разрушенные палестинские деревни. Но самое тяжелое разрушение произошло в сердцах людей. Не осталось ни следа от заповеди о любви к ближнему – духа, объединявшего три религии.

* * *

Во время войны на страну, казалось, были направлены лучи прожекторов всего мира, а теперь они вдруг выключились. Беженцы никого не интересовали. Потому что никто не знал, что с ними делать. Люди без земли, рассеянные по полям. Каждый день был борьбой с голодом, холодом, но прежде всего с отчаянием. Jihad nafs, называли они это, борьба против себя.

Чувства наслаивались друг на друга, как влажные одеяла укладывались одно на другое в попытке защитить от зимнего холода. Самым верхним был гнев – направленный на сионистов, на соседей-арабов, на мир, который бросил их на произвол судьбы. Под ним скрывалось отчаяние, которое одолевало по ночам, когда ветер трепал палатки. А под отчаянием таилось самое сильное из всех чувств, в котором никто не хотел признаваться, – стыд. Перед детьми, перед женами, перед стариками, которых они не смогли защитить. Стыд оседал на палатках, точно роса, и молчание распространялось, словно хворь, от одной семьи к другой. Вы не должны сдаваться, убеждал Жорж своих детей, вы должны теперь быть сильными. Он следил за тем, чтобы их одежда оставалась чистой, чтобы они были аккуратно причесаны и следили за собой. Амаль понимала, что он изо всех сил пытается заменить Мариам. Но ее так не хватало. Ее песен, ее еды, ее великолепных приемов. Утешения и уверенности, которые исходили от мамы.

Амаль вспомнила Рождество в Яффе – как родители давали ей и Башару свежую выпечку для нищих, собиравшихся на площади Часовой башни. Чтобы дети помнили, как быстро проходит все счастье. Этот урок сам Жорж выучил, когда британская армия разрушила их дом. С каким упорством тогда его отец восстанавливал дом, с той же решимостью Жорж сейчас хотел туда вернуться. Он вел себя так, словно вообще был не здесь. Мысленно он был в Яффе, где сейчас время сбора урожая. Перезревшие апельсины, должно быть, уже упали с деревьев и, конечно, пропали. Но лимоны еще можно спасти; о лимонах он говорил день и ночь. Когда Джибриль плакал, Жорж говорил ему: «Перестань плакать! Мы в порядке. Посмотри по сторонам, многим еще хуже». И если Джибриль не верил, добавлял: «У нас все еще есть наши деревья». Он показал ему ключ от их дома и документы на право собственности на землю, которые носил с собой целыми и невредимыми. «Пусть они называют нашу землю как хотят, – сказал он, – но даже они должны уважать международное право. Они – дитя Объединенных Наций, и после войны им придется слушаться своих родителей!»

В Бейруте жила тетя Мэй, но Жорж больше не думал про Ливан. Там к беженцам относились как к лицам без гражданства, еще хуже, чем здесь, где им хотя бы выдали иорданские паспорта и разрешили работать. Сначала палестинцев принимали радушно, но теперь их повсюду стало слишком много, и никто не знал, когда же они вернутся домой. Переборов себя, Жорж телеграфировал тете Мэй и попросил у нее немного денег. Затем он попросил бабушку починить его костюм, а однажды вечером безо всякого предупреждения сказал Амаль, что она должна присматривать за младшим братом, пока его не будет. Не позорьте меня, сказал Жорж. Слышите? Помогайте другим. Будьте примером. Он поцеловал в лоб детей, а потом руку своей матери. Передай от меня привет нашим апельсинам, сказала она, да пребудет с тобой Аллах. И он ушел.

Глава

19

У каждого человека есть место, которое облекает его как вторая кожа, надежная и нежная, – то единственное место, где он становится с миром одним целым. Ботинки Жоржа утопали в сырой земле, и он огляделся. Вокруг все как обычно. Лимоны тяжело висели на ветках, в теплом февральском воздухе витал аромат сбора урожая – пропитанной дождями земли и спелых плодов. Жорж сорвал лимонный лист, растер его между пальцами и поднес к носу. И немедленно мир обрел легкость. В самой глубине его тела расслабился каждый мускул. Это было похоже на сон, яркий и нереальный. Жорж закрыл глаза и стоял так, пока не понял, что это не сон, а даже наоборот, пробуждение от кошмара.

Открыв глаза, он прошел сквозь длинный ряд деревьев, каждой порой впитывая их