class="p1">Меня захлестывают отчаяние и ярость. Как посмел Элиас не обсудить это с нами?

– А что, полиция уже выдала тело?

– Certo [35], синьора.

Надо рассказать Жоэль. Я прошу Каталано уйти и провожаю его до двери. Он останавливается на пороге.

– Синьора, я буду рад позаботиться о гостинице для вас. В ваших же интересах… Согласно закону, вам нужно разрешение владельца, чтобы здесь находиться…

– Я поговорю с ним. Не волнуйтесь. Arrivederci.

Едва он выходит за дверь, я звоню Жоэль. Не успеваю начать рассказывать, как она прерывает меня:

– Дорогая, ты можешь прийти? Здесь такие наглые идиоты, они обращаются со мной как с какой-то…

– Где ты?

– В полиции.

* * *

Комиссариат Монделло находится прямо на Лунгомаре. Песочный особняк в стиле итальянского модерна с зелеными ставнями – можно сказать, изысканный; здесь должны расследовать карманные кражи и ограбления летних вилл, а не убийство. Жоэль стоит одна в коридоре, возмущаясь, что никто больше не хочет с ней разговаривать. Очевидно, что ее здесь уже невзлюбили. Милая, но раздраженная помощница комиссара просит меня объяснить синьоре из Парижа, что расследующий дело комиссар на обеде, а кроме того, факты дела были подробно объяснены синьоре.

– Что-что? – спрашиваю я.

– Послушайте, мне очень жаль, я сама знала синьора Райнке. Он был очень хорошим человеком, и никто у нас не понимает, почему он это сделал. Но такова жизнь. Мы подробно изучили место происшествия; косвенные улики очевидны. На фотографиях… я показывала их синьоре… посмотрите, пистолет лежит справа от него, пулевой канал… судебно-медицинский эксперт подтвердил, что пистолет был расположен близко. И на его правой руке мы обнаружили пороховой след. Никаких следов борьбы, никаких следов взлома. Хрестоматийная картина самоубийства. Комиссар сказал, что мы можем исключить убийство.

Она бросает на Жоэль раздраженный взгляд. Жоэль потерянно стоит в коридоре, хотя убеждена в своей правоте, и беспомощно смотрит на меня.

– Когда вернется комиссар? – спрашиваю я.

– Я попрошу его связаться с вами.

– Мы подождем здесь.

– Вы мешаете посетителям, синьора. Мне пора возвращаться к работе.

– Ах, так вы здесь, оказывается, еще и работаете?

Пока ситуация не обострилась, я беру Жоэль под руку и вывожу на улицу. Она на ходу закуривает, не переставая возмущаться:

– Я спросила о фотографиях с места преступления. Про отпечатки пальцев. Никакого ответа. Они не искали свидетелей и не знали, что Элиас был единственным наследником! Наши расспросы для них помеха!

Она переходит улицу, не обращая внимания на машины. Люди на набережной поворачиваются и смотрят на нас. Я чувствую себя неловко.

– Жоэль, я просила тебя с ним поговорить. А ты зачем-то идешь в полицию. Он все-таки твой брат!

– Mon dieu, les allemands! [36] Сначала уничтожаете полмира, а потом желаете, чтобы все друг друга полюбили!

Чувствую, как в душе поднимается гнев. Гнев и усталость.

– Разве ты не заметила, Нина? – говорит она. – Они не расследуют дело. Они уже давно списали папá!

– Он мертв, Жоэль! Пойми же это!

Собственный выкрик пугает меня. Жоэль останавливается.

– Я не дура, дорогая моя. Но мертвецы бывают разные. Это не мирная смерть. И я не успокоюсь, пока его душа не обретет покой! Capisci? [37]

– Да. Извини.

Мы переводим дух и обнимаемся. Это помогает.

– Да, кстати…

Я показываю ей приглашение на похороны, ожидая, что она опять возмутится. Но она просто глубоко вздыхает:

– Cremazione.

– Каталано считает, что его не примут на еврейском кладбище.

– Да мне все равно, кто там будет, ребе или священник. Но почему он так торопится с кремацией? Тогда все следы исчезнут.

– Мы можем попытаться это остановить. Не дать согласия.

– Позвони ему.

Я набираю номер Элиаса. К моему удивлению, он сразу же отвечает. Мне хотелось быть более вежливой, но я вымещаю на нем все свое напряжение:

– Почему ты не спросил нас?

Он молчит.

– Разве ты не знал, что твой отец был иудеем?

– Он ходил по воскресеньям на службу, как и все здесь.

– Он перешел в иудаизм.

И снова мне кажется, что мы говорим о двух разных людях. Или трех. Жоэль бросает на меня вопросительный взгляд.

– Тело уже кремировали? – спрашиваю я.

– Я не знаю. Делай с ним что хочешь.

Этого я не ожидала. Он диктует адрес похоронного бюро, передавая таким образом все в мои руки.

– Мы получаем труп, а он – виллу, – говорит Жоэль.

Я веду ее домой передохнуть. Там вызываю себе такси в похоронное бюро. Это неприметный офис в портовом районе между продуктовой лавочкой и салоном мобильных телефонов. Нам повезло. Кремация заказана, но еще не проведена. Какая-то техническая проблема. Но агент настаивает на соблюдении правил: изменить условия может только заказчик, то есть Элиас. Я звоню тому, и он обещает приехать. Жду. Звоню Жоэль. Как же хочется есть. Я даже кофе сегодня еще не пила. Элиас выглядит уставшим, но он вежлив, спокоен и подписывает все бланки, которые раскладывает перед ним агент. Всего несколько подписей – и я освобождаюсь от четырех с половиной тысяч евро и заказываю захоронение в землю. Элиас совсем не пытается этому помешать. Напротив, он, кажется, рад скинуть с себя эти заботы. Причем не из-за денег, он даже предлагает оплатить расходы, но я отказываюсь. Он не выглядит человеком, который пытается что-то утаить. Но знает, что мы его подозреваем. Мне стыдно моих мыслей. Дело не в том, будто я не считаю его способным на убийство. Но по непонятной причине я расслабляюсь в его присутствии. Меня смущает, что он кажется таким близким и знакомым.

– Выпьем кофе? – спрашивает он, и мы идем к ближайшему бару.

Садимся снаружи. Солнце не проникает в ущелья между домами. Некоторое время глядим на прохожих. Суббота, люди идут с рынка с пакетами, краны верфи в конце улицы замерли. И вдруг он как бы между прочим говорит:

– Тут он обычно сидел.

– Кто?

Он указывает на мое место:

– Твой дедушка. Иногда он заходил ко мне в обеденный перерыв. Мы ели панини, а потом он уезжал.

Пытаюсь представить себе, каким Мориц видел этот мир. Эту улицу, сицилийцев, своего сына. А интересно, каким Палермо видел его.

– Неужели местные никогда не спрашивали, чем он занимался раньше? Все-таки немец его возраста… Был ли он нацистом?

– Никого здесь это не волнует. Он был il tedesco, немец, этого достаточно. Палермо щедр. И забывчив.

– Он где-нибудь здесь работал?

– Нет, он был на пенсии. Ухаживал за своим винтажным «олдтаймером». Ездил из Монделло в центр купить запчасть, выпить кофе, привозил что-то для детей.

– Та фотография, где вы