* * *

Жена Аврама принесла чай в гостевую комнату, удивленно и дружелюбно поздоровалась с Жоржем и оставила мужчин опять наедине. Жорж все еще не мог понять, было ли гостеприимство Леллушей формальной вежливостью или можно доверять тому, что раньше было общей почвой под их ногами. Их разговор был танцем на тонком льду. Оба избегали того, что может пристыдить другого, – поражение, вина, убийства и месть. В конце концов, они были рады видеть друг друга живыми.

– Да помилует Господь ее душу, – пробормотал Аврам, когда на вопрос о Мариам Жорж ответил лишь: «Она умерла». Аврам не стал спрашивать, как это произошло.

– Как там мой дом? – спросил Жорж.

– Не ходи туда, Абу Башар.

– Почему?

Леллуш отвел глаза. Такой же вид был у падре Игнацио, когда, уклоняясь от расспросов Жоржа, он настоял на том, чтобы сначала поехать в школу.

– Это слишком опасно для тебя.

– Он разорен?

Аврам молчал.

– Мы уже отстроили его однажды, и я отстрою его снова.

– Иншаллах.

– Аврам. Скажи мне правду. Ни для кого не секрет, что вы делаете с нашими домами. Кто живет в моем доме?

– Не знаю. Я там не был.

Говорил он правду или лгал? И если лгал, то почему? Было ли это предательство или он щадил своего друга? Прежде чем Жорж успел что-то сказать в ответ, в комнату вошла Рифка, семилетняя дочь Аврама. Она кинулась к Жоржу, сияя от радости. Его до слез тронула ее невинность, с которой она поцеловала его в щеку, назвав по-арабски «аммо Жорж», дядя Жорж. Она спросила об Амаль, и Жорж соврал, что с ней все в порядке.

– Почему она не пришла с тобой?

– Скоро придет. Как у тебя дела, Рифка?

– Хорошо.

«Что она знает?» – взглядом спросил Жорж у Аврама за спиной Рифки. Аврам велел дочери идти к маме. Она послушно выскользнула из комнаты, и мужчины снова остались одни. Жорж ждал, пока Аврам что-нибудь скажет. Но тот задумчиво молчал.

– Это позор, – заговорил наконец Аврам, – это недостойно нашего народа. Мы пытались остановить это, но в конце концов… Они поставили солдат, еврейских солдат, чтобы помешать евреям грабить арабские кварталы. Но может ли еврей стрелять в еврея? Под конец солдаты сами присоединились к ним. Они забрали из домов все: посуду, украшения, деньги, швейные машинки, даже умывальники. Кибуцники демонтировали водяные насосы на полях, угоняли грузовики и уводили в кибуцы целые отары овец.

Аврам пристально глянул на гостя, чтобы понять, как тот реагирует на его рассказ.

– Только из Лидды армия увезла тысячу восемьсот грузовиков.

– Кто тебе это сказал?

– Яков.

– Твой сын был в Лидде?

– Да.

– Значит, ты знаешь, что они там сделали?

– Да.

Такой ответ все разом изменил. Жорж не мог оставаться в этом доме ни минуты больше. Он встал.

– Куда ты пойдешь?

– Домой. И кто бы там ни поселился, я вышвырну этого сукина сына вон.

– Абу Башар. Сядь. Послушай меня. Это все сложно.

Он говорил не властным, а умоляющим тоном, поэтому Жорж остался стоять, пока Аврам объяснял ему то, что Жорж не понимал. Не потому что это было что-то сложное, а потому что казалось ему абсурдным. Новое правительство занялось учетом так называемого покинутого имущества так называемых отсутствующих и передачей его в ведение органа при Министерстве финансов – так называемого Попечителя имущества отсутствующих, который, в свою очередь, продавал или сдавал в аренду землю, недвижимость и объекты еврейским частным лицам и учреждениям. Пока окончательные обстоятельства не будут урегулированы мирным соглашением.

Жорж сначала потерял дар речи, а потом не мог сдержать смех.

– «Покинутое имущество»? – Это звучало так, словно он уехал с детьми в отпуск и забыл вернуться. – И что значит отсутствующие?

– Которых здесь нет.

– Но я-то здесь!

– Любой, кто покинул место жительства после 29 ноября 1947 года, считается отсутствующим.

– Но мы же, черт побери, спасали свои жизни!

– Не все бежали, Абу Башар. Некоторые все еще здесь.

– Мы все еще здесь, Аврам! В каких-то ста километрах! В палатках, в поле! Кто дал право незнакомцу, только сошедшему с корабля, жить в моем доме?

– Есть справедливость, Абу Башар. А есть законы.

– И кто, черт возьми, этот попечитель? Ты его знаешь?

– Дов Шафрир. Честный человек. Из Украины. Он ходил со своими людьми от города к городу, от деревни к деревне, от дома к дому, чтобы зарегистрировать и оценить оставленное имущество. Каждую машину, каждую овцу, каждый ковер. Столярную мастерскую Абу Джабера на улице Буатрус. Пуговичную фабрику Хаджа Сабри. Все поля. Одни говорят о двух миллионах дёнюмов [38] частной земли. Другие о четырех с половиной. Пусть господин Шафрир рассчитает все до точки. Это гораздо больше земли, чем было во владении евреев до войны. А знаешь, сколько денег было на счетах отсутствующих в одной только Яффе? 1 500 000 палестинских фунтов.

– Где живет этот тип? Хочу его проведать!

– Жорж, будь благоразумен. Они тебя тут же арестуют!

Жорж снова вскочил. Ему хотелось немедленно отправиться в Тель-Авив, чтобы объяснить господину Шафриру из Украины, как давно семья Бишара, о которую уже пообломали себе зубы турки и англичане, присутствует в этой стране. Авраму лишь с огромным трудом удалось сдержать его. Он попытался объяснить, что Бишара – лишь мелкая закорючка в огромной описи и что попечитель лишь следует правилам. Существовали четкие инструкции по распределению «покинутого имущества»: сначала было разрешено выбрать армии то, что ей нужно, – металломастерские, склады, автомобили, затем настал черед правительственных учреждений, затем – Еврейского агентства и членов партии. Все, что можно было перевезти на грузовиках, было доставлено на склады попечительского управления. Там остаток был продан публично: сначала семьям инвалидов войны, затем государственным служащим, затем раненым гражданским лицам и в самом конце – обычным гражданским лицам. На самом деле, однако, для последних не оставалось почти ничего, а если и оставалось, то было разграблено или уничтожено.

Жорж в гневе сжал кулаки. Ему пришлось собрать все силы, чтобы не оскорбить хозяина.

– И этому учит ваша религия? Воровать у соседей?

– Дай я расскажу тебе историю о двух евреях, – сказал Аврам. – Недавно ко мне пришла молодая пара из Польши. Они только что сошли с корабля в Хайфе и говорили на идиш, их звали Хенрик и Геня Ковальски. В иммиграционной службе им дали ключ от дома здесь, в Старом городе. Когда они открыли ворота, то увидели в саду накрытый стол. Тарелки, засохший хлеб, муравьи на нем. Они вышли, заперли дверь и вернули ключ. Люди в бюро решили, что они немного не в