Заметив их, он[499], несмотря на явное численное превосходство врага, тут же дал приказ атаковать. [Австрийцы], неготовые к столь внезапному нападению, отступили на небольшой луг, окруженный канавой, – достаточно широкой, чтобы остановить всадников. Но, как я сказал, мой отец был превосходным наездником. Он ехал верхом на добром коне по кличке Джозеф. Он схватил поводья, пришпорил Джозефа, перепрыгнул через канаву… и через мгновение оказался один среди тринадцати егерей, которые, пораженные подобной храбростью, побросали оружие и сдались. Победитель сложил тринадцать карабинов в груду, поднял их на луку седла, отконвоировал тринадцать человек к своим четырем драгунам, остановившимся по другую сторону канавы, которую они не смогли пересечь, и, став последним, кто переправился через эту канаву, он отвел пленных в лагерь.

Пленные в те дни были редкостью, и вид четырех драгун, конвоировавших тринадцать человек, произвел настоящую сенсацию в лагере. Это доказательство храбрости юного офицера стало предметом долгих обсуждений. Генерал Бёрнонвиль пожелал увидеть его, произвел в сержанты, пригласил на ужин и упомянул его имя в отчете за день.

Таким стало первое признание нового имени, Александр Дюма, принятого сыном маркиза де ля Пайетри.

То, что героизм отца соответствовал описанию, данному сыном, подтверждает «Moniteur Universel» (газета, публиковавшая в революционной Франции фронтовые сводки) в выпуске от субботы, 18 августа 1792 года. Капрал Дюма, отмечено в газете, «так ловко перерезал путь[500][вражеским всадникам] и бросился на них так стремительно, что они все сдались с заряженными ружьями, не успев сделать ни единого выстрела». Сын подарил Алексу Дюма тринадцать пленных, газета упоминает только о двенадцати.

Три месяца спустя издание все еще обсуждало свершения Дюма. Журналиста особенно впечатлило его решение передать свою часть военных трофеев в пользу французской нации: «Гражданин Дюма, американец[501], передавший в качестве патриотического дара сумму в 12 ливров 10 су, его долю дохода от ружей, захваченных им и его сослуживцами у 12 тирольцев, которых они пленили». Вполне широкий, патриотический жест для армии, которая, судя по всему, предлагала безграничные возможности прославиться.

В нескольких сотнях километров к югу разворачивался гораздо более масштабный приграничный рейд. Соединенные силы из десятков тысяч пруссаков, австрийцев и гессенцев вместе с несколькими сотнями эмигрантов-контрреволюционеров пересекли границу в лесистой местности восточнее французской крепости Верден. Французская оборона разваливалась перед продвигающимися германскими войсками. Командующий крепостью Верден покончил жизнь самоубийством[502].

2 сентября, как только новость о вторжении достигла Парижа, город наводнили слухи о заговоре. Поскольку народные армии непобедимы, единственный способ, при помощи которого германцы могли пересечь границу, это… предательство! Измена в пользу врага! Революционные армии наверняка проданы с потрохами благодаря чудовищному заговору аристократов.

Толпа взяла штурмом городские тюрьмы и расправилась с заключенными, «врагами государства», пойманными за последние две недели. Начав со священников, они переключились на бывших слуг королевской семьи, дворян и, наконец, на мелких преступников – проституток, нищих и воров. Импровизированные «уличные суды» завершались отрубанием головы, причем о быстроте гильотины приговоренным приходилось только мечтать. Толпа использовала старые мечи, пики и даже кухонные ножи. Жизни лишились по меньшей мере 1200 мужчин, женщин и детей.

Сентябрьские бунты заставили многих иностранных приверженцев Революции отвернуться от нее, особенно в Англии. Лондонская «Times» опубликовала отчеты, согласно которым общее число погибших колебалось от 1200 до 12 000 человек, и призвала англичан «горячо молиться[503], чтобы ваша счастливая конституция никогда не была попрана деспотичной тиранией равенства». Шокированный парижскими событиями и зная о выписанном ордере на его арест, генерал Лафайет бежал на вражескую территорию[504].

Но наряду с озлоблением германское вторжение дало толчок новому виду патриотизма – сильному чувству гражданского долга, который велел вступать в армию. Вербовочные пункты не справлялись с наплывом добровольцев. Тысячи новых французских граждан-солдат записывались в полки, чтобы получить оружие и форму или, по крайней мере, обрывок трехцветной ткани и пропуск, разрешающий им отправиться на фронт.

Французские добровольцы сошлись с германскими захватчиками возле маленькой деревушки Вальми, неподалеку от крепости Верден. Именно под Вальми родилась новая легенда о непобедимости французской армии. Французские стрелки использовали кое-что из новейшего оружия, продемонстрировав, к чему могут привести двадцать лет инноваций в пушечном деле. Они также показали, что может значить истинный и всеобщий патриотизм для армии, защищающей родную землю: солдаты насмехались над захватчиками, крича «Vive la nation!» («Да здравствует нация!») и «Vive la Revolution!» («Да здравствует Революция!»). Революционные гимны и песни эхом отражались от пшеничных полей и перекрывали непрерывный шум битвы. «С этого места и с этого дня берет начало новая эра[505]в мировой истории»[506], – заметил поэт Гёте, с изумлением наблюдая за французскими отрядами со стороны прусских позиций.