Вплоть до конца восемнадцатого века процесс «профессионализации» армии шел нерегулярно. Сотни лет стандарты профессиональной военной подготовки существовали только среди наемников, а эти люди сражались в одиночку или небольшими группами. В семнадцатом веке европейские солдаты все еще мало чем отличались от бандитов: они насиловали, мародерствовали и грабили мирных жителей так же усердно, как сражались с врагами. Население целых городов без особых раздумий подвергалось тотальному истреблению, и даже если солдаты пытались проявить хоть толику человечности, они по-прежнему грабили всюду, где только можно, потому что грабеж был единственным способом обеспечить продолжение военных операций, особенно во время затяжных военных кампаний. Поскольку большая часть Европы жила от урожая до урожая, по пятам за армией часто шел голод.

После ужасов религиозных войн, во время которых примерно треть населения Центральной Европы[490]была уничтожена, появились различные нововведения, призванные сделать армии менее непредсказуемыми и пагубными. Была введена воинская дисциплина в виде учений, деления на полки, форменной одежды. Самое важно – армии начали одевать и кормить солдат, чтобы последним не приходилось грабить, а также начали платить им вместо дележа захваченных трофеев. В результате европейские армии стали менее пагубными для своих. Ирония заключалась в том, что менее разрушительные войны можно было вести чаще – фактически более или менее непрерывно, с краткими паузами для крошечных изменений в составе коалиций. Поэтому между 1700 и 1790 годами Европа находилась в состоянии почти постоянного, хотя и вялого, конфликта. За этот период различные державы провели более пятнадцати войн, в которых на той или иной стороне почти всегда участвовала Франция.

В предыдущие столетия идея о вступлении в армию ради того, чтобы «послужить какой-либо стране», показалась бы нелепой (хотя традиционные ненависть и соперничество между нациями могли стать важным мотивом для тех, кто записывался в войска). Солдаты сражались, потому что боялись остаться без работы. В то время как офицерские чины были прерогативой дворянства, тянуть солдатскую лямку выпадало отбросам общества, и от солдат вряд ли ждали чего-то большего, чем повиновения приказам и несения службы без дезертирства. Каждая армия разработала замысловатые средства устрашения, призванные сохранить людей в строю, вроде излюбленного у британцев «деревянного коня» (жесткий деревянный бортик, на котором непокорный солдат сидел часами, в то время как к его ногам были привязаны мушкеты) или печально знаменитого прусского «прогона сквозь строй» (когда провинившегося рядового заставляли бежать между двух шеренг сослуживцев, каждый из которых бил его по мере продвижения). Во Франции семнадцатого столетия капитан все еще мог отрезать нос солдату, дезертировавшему перед битвой, а клеймение было распространенным наказанием.

Офицеры сражались за славу и честь своего социального слоя и своего рода. Вплоть до середины 1700-х годов офицерский патент считался социальной и финансовой синекурой, объектом наследования, фаворитизма или торговли. Для старинного «дворянства меча», предполагаемых потомков рыцарей, офицерский чин был способом поддержать родовую традицию; для нуворишей – средством повысить собственный социальный статус. Для монархии и государства это был способ получить доход – в сущности, налог. Самые престижные французские звания стоили сумму, за которую можно было построить огромный замок, и требовали даже еще больше денег, потому что покупатель в придачу к чину получал полк солдат, а их требовалось экипировать, и им нужно было платить. Бизнесмен, скопивший необходимое количество монет, мог сделать своего юношу-сына полковником, а десятилетнего мальчика – капитаном, хотя сначала еще нужно было приобрести дворянство для семьи[491].

Единая армия, сплоченная общими для всех учениями, дисциплиной, ценностями и целью, долго оставалась теоретической мечтой – тщательно описанной во многих древнегреческих и древнеримских текстах, но отсутствующей на реальном поле боя. Однако затем Франция воспользовалась своим сокрушительным поражением в Семилетней войне, во время которой она не только лишилась империи в Северной Америке, но и была унижена пруссаками. Маленькая группа ученых-офицеров, преисполненных характерной для эпохи Просвещения уверенностью в своих силах, решила реформировать армию.

Большинство интеллектуалов эпохи Просвещения относились к военному делу с презрением, как к атавизму иррационального прошлого и средневековых ценностей человечества, наряду с обыкновенной старомодной жестокостью, жадностью, похотью и безжалостностью. Они полагали, что по мере созревания общества и перехода его в более рациональный, научный период развития подобное варварство увянет само собой. Однако вместе с философами-пацифистами Франция произвела на свет поколение военных мыслителей, посвятивших свои силы превращению французской армии в непобедимое орудие для завоеваний. Одним из лучших был граф Жак де Гибер, который в 1770 году, в самый разгар эпохи Просвещения, призывал французскую армию воскресить утраченный боевой дух римских легионов и предсказывал великие свершения тем, кому это удастся сделать: «Теперь представим, что в Европе появляется[492]сильный народ, который обладает одаренностью, ресурсами и правительством; народ, который располагает суровыми добродетелями и национальным ополчением с четким планом военной экспансии; который не будет терять из виду конечную цель этого плана; который, зная, как вести войну на небольшие средства и существовать за счет своих побед, не станет покорно складывать оружие из-за финансовых подсчетов. Мы увидим, как такой народ подчинит своих соседей и ниспровергнет наши слабые законы подобно тому, как северный ветер заставляет склониться хрупкий тростник». Руссо рекомендовал вернуть жизнь человека назад к «естественному» состоянию, почти так же настойчиво Гибер призывал уничтожить загнивший образ фатоватого французского офицера восемнадцатого столетия и принять ему на смену неоримский идеал. Он представлял себе армию, состоящую из готовых на самопожертвование, физически крепких, бесстрашных солдат-граждан. Гибер и современные ему военные мыслители заложили основу для появления милитаристов-патриотов. Проведенные ими реформы преобразили французскую армию, готовя ее к непомерным планам революционеров.

Гибер и его коллеги сосредоточились на повышении профессионального уровня офицерского корпуса при помощи образования и создали лучшие в Европе военные академии. Они также сделали первые шаги к превращению солдатской службы в достойное занятие, имеющее четкие правила. Они построили бараки, чтобы солдаты постоянно тренировались в составе своих подразделений, а не приходили и уходили по домам от случая к случаю. Они ввели форму как для офицеров, так и для солдат, хотя некоторые офицеры все еще отказывались ее носить (почему это офицер должен надевать ливрею, будто какой-то лакей или кучер экипажа?). Они снабдили французские войска планами и инструментами для объединения пехоты, кавалерии и артиллерии в первую современную армию Европы. И они изобрели письменные приказы и карты[493]– высокотехнологичные инновации для эпохи, когда армии прибывали на битву с опозданием в несколько суток и редко имели четкое представление о местности, по которой шли.