К тому же всю предыдущую неделю Саммер игнорировала нас, как она иногда это делала, наказывая за какое-то одному богу известное прегрешение (за то, что в день после Рождества мы пошли в кино без нее; за то, что во время коротких рождественских каникул мы не чувствовали себя такими же несчастными, как она; за то, что у нас были семьи, с которыми мы могли разделить праздник Рождества; за все это, вместе взятое), но когда Саммер подбежала к нам после школы с подпрыгивающим на спине рюкзачком, разрумянившимися от ветра щеками и выбившимися из-под вязаной шапочки светлыми волосами, мы не смогли сказать «нет».

Я помню, как Бринн просияла, как будто Саммер была электрическим током, всю неделю просто ждавшим, чтобы кто-нибудь его к себе подключил. Тогда я уже понимала, что Бринн не любит меня и вполовину так же сильно, как любит Саммер. Я для нее была всего лишь суррогатом, кем-то, кто может составить компанию, пока она ждет, когда вернется ее настоящая лучшая подруга.

Лес был велик и тих из-за нападавшего снега. Звук наших шагов, с хрустом проламывавших ледяную корочку на его поверхности, вспугивал сидящих на ветках ворон, и они, пронзительно каркая, уносились в небо.

Саммер пребывала в хорошем настроении. Она почти не замечала холода и теребила нас, заставляя торопиться и идти все дальше и дальше – за сарай, мимо еще одного замерзшего ручья, в овраг на склоне холма, где стояли березы, похожие на призрачные указательные столбы, напуганные каким-то давним ужасом до их нынешней белизны, испещренной темными полосками. Такова была прима-балерина Саммер, ослепительная красавица, которой мы никогда ни в чем не могли отказать. Но существовала и иная Саммер, иное существо, живущее внутри нее, что-то сгорбленное и старое, таящееся во тьме.

Пошел снег. Сначала он был небольшим и шел с перерывами. Но скоро сверху посыпались крупные снежные хлопья, как будто с неба медленно опадала штукатурка, и я почувствовала, что замерзла и что с меня хватит.

– Я хочу вернуться назад. – Раньше я никогда не перечила Саммер.

Она и Бринн пробирались по снегу, идя впереди. Здесь, так далеко в чаще леса, солнечные лучи почти не доходили о земли, и снежные наносы были выше, поэтому они обе проваливались в снежный пласт по колено. Саммер даже не оглянулась.

– Еще чуть-чуть дальше.

– Нет, – сказала я, почувствовав, как это слово отдалось во всем моем теле, словно землетрясение. – Сейчас.

Саммер обернулась. Все ее лицо разрумянилось. Синева ее глаз напомнила мне узкий морской залив – сверкающий и прелестный, пока ты не заметишь тьму, клубящуюся в его глубине.

– С каких это пор, – медленно проговорила она, – здесь решения принимаешь ты?

Я допустила ошибку. Так и обстояло дело с Саммер: это было как переход через реку, скованную льдом, когда ты идешь, молясь, чтобы лед под тобой не треснул. Но затем бах! – внезапно ты оказываешься в воде и начинаешь тонуть.

– Мне холодно, – выдавила из себя я.

– Мне холодно, – передразнила она меня, говоря нарочито тоненьким испуганным голоском. Потом взмахнула рукой: – Ну что ж, валяй. Возвращайся. Мы обойдемся и без тебя. Идем, Бринн. – И она продолжила идти вперед.

Но Бринн осталась стоять на месте, моргая, чтобы снежные хлопья полностью не залепили ее ресницы. К тому времени, когда Саммер поняла, что Бринн стоит на месте, она прошла уже несколько футов. Она обернулась, полная раздражения.

– Я же сказала, идем, Бринн.

Бринн облизнула губы. Они у нее шелушились. В тот год зима была особенно суровой. На День благодарения пошел снег, и с тех пор снегопады все не прекращались.

– Миа права. – Ее голос отдался эхом в снежной пустыне. Ни одного живого существа на несколько миль вокруг. Я помню, как мне пришла в голову эта мысль. Мы могли бы с таким же успехом стоять в какой-нибудь гробнице. – Тут холодно. Я хочу домой.

Секунду Саммер молчала, потрясенно уставившись на нас. И скопившийся у меня в животе холод превратил мое горло в лед. № 35. Вещи, которые нельзя говорить (см.: бранные слова; поминание имени Божьего всуе; слово «Макбет», прошептанное в театре, поскольку это плохая примета, грозящая провалом постановке). В глубине ее глаз снова мелькнула тень, нечто такое темное, что оно не просто притушило свет, а поглотило его.

Но затем Саммер моргнула, пожала плечами и просто рассмеялась.

– Как скажете, – согласилась она. – Мы можем и вернуться.

Тот миг остался в прошлом. Бринн выдохнула. Секунду ее дыхание белым облачком висело в морозном воздухе, прежде чем растаять.

Проходя мимо меня, Саммер своими ледяными пальцами крепко сжала мою щеку.

– Как может кто-то, – проговорила она, – сказать нет этому лицу?

Но хватка у нее была такая железная, что потом долго ныла челюсть. Мы были в безопасности, но ненадолго.

МИА

Наши дни

К тому времени, когда мы добираемся до Портленда, вокруг уже темно. Центр города представляет собой скученную сеть из круто поворачивающихся улиц, старых домов, длинных полос света, падающих из окон баров и открытых дверных проемов и похожих на вытянутые золотые ноги. Оуэн заснул; я слегка касаюсь его колена, и он немедля просыпается. И сразу же морщится, словно вместе с ним пробудилась и боль.

Он подносит было руку к лицу, затем, спохватившись, опускает ее. И подается вперед, опершись локтями о колени и сгорбив спину, словно фигура горгульи.

– Это здесь, – говорит он. – Поезжайте вдоль побережья на север и через несколько миль увидите. Это место не пропустишь. Там есть знак, во всяком случае, он был там раньше.

Последний час мы ехали молча, нас заставила замолчать постепенно сгущавшаяся тьма – мы будто медленно тонули в ней. Раньше мы, бывало, говорили о том, как поедем в Портленд, чтобы посетить старый дом Джорджии Уэллс. Одна из любимых теорий Бринн насчет концовки романа состояла в том, что на самом деле это не конец – что Джорджия написала еще несколько страниц, но какая-то причина вынудила ее спрятать их.

И вот теперь мы здесь, чтобы дать своей истории другой конец. Я понимаю, что должна радоваться тому, что теперь мы наконец узнали правду об Оуэне и о том, где он был в тот день, и тому, что, похоже, ему верит даже Бринн.

Но я не могу радоваться. Я чувствую только страх. Внезапно вся эта наша затея кажется мне на редкость неудачной идеей.

Когда мы выезжает за пределы города, я прижимаюсь носом к стеклу, пытаясь разобрать в темноте какие-то очертания, но вижу только одно – собственное отражение с мерцающими глазами. Когда мы проезжаем по побережью несколько миль, фары выхватывают из темноты столб с табличкой, указывающей дорогу к Уэллс-Хаусу.