Мы все бросаемся к стенке, наклоняемся над ней и видим крутой обрыв, как будто кто поработал здесь на гигантском экскаваторе.

С этой стороны волноотбойная стенка имеет высоту футов в шесть, может быть, и в восемь. Местами она укреплена сеткой. Оуэн приземлился между камнями, которые прибой, вероятно, медленно разрушает на все более мелкие и мелкие куски, пока их не смоют волны и они не обратятся в песок.

– Что ты делаешь? – шепчет Бринн, хотя вокруг нас нет никого, кто мог бы ее услышать. Но нам всем кажется, что негоже кричать, когда рядом находится чья-то могила. Я помню, как Саммер, бывало, приказывала нам затаить дыхание, пока наш школьный автобус проезжал по Кэрол-стрит мимо епископальной церкви и ее узкого кладбища, с его истоптанной землей, участками травы и покосившимися надгробными камнями. Она утверждала, что мертвецы всегда злятся и звук дыхания вызывает у них ярость и зависть и что если мы не будем осторожны, они придут за нами во сне. А сейчас и она похоронена там, среди обвалившихся надгробий, положенная в дешевый гроб, который выбрала ее патронатная семья, облаченная в такую одежду, которую при жизни терпеть не могла.

Еще один мстительный дух. Еще одна из воинства злящихся мертвецов.

Оуэн не отвечает. Он пробирается между скалами, некоторые из которых велики, как тележки для гольфа, двигаясь параллельно волноотбойной стенке. На несколько секунд он исчезает в темной тени, потом появляется опять, карабкаясь на огромную скалу, держась низко и цепляясь за шершавую поверхность руками, пока не добирается до вершины скалы, которую ветер сточил и сделал плоской. Здесь он уже может встать.

– Оуэн! – опять зовет его Бринн, но он не обращает на нее внимания.

Теперь он ощупывает стенку, как слепой, пытающийся сориентироваться в незнакомой комнате. Засовывая пальцы под ярко-оранжевую сетку, из последних сил держащую камни на месте. В некоторых местах от стенки уже отвалились огромные куски, и широкие темные щербины заросли лишайником и мхом. Другие части стенки недавно были восстановлены – здесь камни выглядят новее, и их гладкая серая поверхность отражает свет луны. Интересно, сколько лет должно пройти, чтобы ветер и океан поглотили все сооружение?

Оуэн просунул сквозь сетку руку. Сверху кажется, что стенка поглотила его руку до локтя и обсасывает ее, точно кость. Он медленно двигает ею, и один из крупных камней начинает, покачиваясь, выдвигаться наружу. Оуэн кряхтит, затем опускается на корточки, высвобождая какой-то предмет из-под туго натянутого низа сетки. Затем, надавив плечом, задвигает камень обратно.

Он спрыгивает со скалы обратно на пляж и бежит в нашу сторону, держа под мышкой завернутый в пластик предмет, как игрок в американский футбол несет мяч. Теперь ему надо отыскать путь наверх, к нам. Нагромождение камней образуе грубое подобие лестницы, но ему все равно стоит немалого труда добраться до верха и перелезть на нашу часть стены.

– Вот, держите. – Он передает нам небольшую коробку, туго упакованную в пластик и обмотанную клейкой лентой, потом подтягивается и влезает на стенку, секунду балансирует на ней, лежа на животе с ногами, все еще висящими над пляжем, пока Уэйд не помогает ему перевалиться к нам. Он садится, тяжело дыша, с лицом, блестящим от пота, и фингалом, который выглядит теперь еще хуже. – Давайте, – говорит он. – Открывайте.

Я опускаюсь на колени. Пластик влажен и грязен. По его поверхности медленно ползет жук. Я щелчком сбрасываю его в траву. Мои пальцы вдруг стали неуклюжими, и я замечаю, что они дрожат.

– Дай эту штуку мне. – Бринн отпихивает меня в сторону. Мы все замолчали. Даже ветерок стих. Единственным звуком в наступившей тишине становится звук отдираемой клейкой ленты, пока Бринн не снимает пластиковую обертку и не вынимает металлический ящичек, секрет которого Оуэн хранил пять лет. И даже Бринн колеблется, прежде чем открыть защелки.

Внутри страницы свернуты в трубку и согнуты, чтобы рукопись смогла поместиться в ящичек. Каким-то чудодесным образом они остались сухими. На секунду мне чудится, что они все еще чуть ощутимо пахнут яблочным шампунем. Бринн вытаскивает всю пачку – десятки и десятки страниц – и разглаживает ее на своем бедре.

В лунном свете титульный лист из-за оптической иллюзии словно светится сам собой.

«Возвращение в Лавлорн» – гласит надпись на нем.

БРИНН

Наши дни

– Кофе, – говорю я, двигая свою кружку по полу в сторону Миа. – Еще кофе. Я бы встала сама, – поясняю я, когда она бросает на меня многозначительный взгляд, – но мне это кажется утомительным.

– Кофе больше нет, – бубнит она, демонстративно отпивая глоток зеленого чая без кофеина. Без кофеина. Это самые худшие слова во всем английском языке. – Ты выпила его весь без остатка.

– Кофе! – повторяю я, колотя кулаком по полу. – Кофе!

Оуэн вздыхает, встает на ноги и потягивается. Миа делает вид, что не смотрит на резинку его трусов, которая становится ненадолго видна, а я смотрю на нее, чтобы она знала, что я ее застукала.

– Я сбегаю в «Севен-Илевен», – говорит он. – Я бы тоже не прочь заправиться кофе. Или ракетным топливом.

Сейчас почти три часа ночи, прошел час с тех пор, как мы вернулись в Вермонт и разбили лагерь в гостиной Оуэна. Именно на военный лагерь это и похоже – обстановка здесь такая, словно мы разрабатываем особую стратегию или строим планы свержения какого-то зарубежного диктатора. На полу и на всех горизонтальных поверхностях разложены бумаги, придерживаемые на месте разношерстным набором предметов: рамкой для фотографии, айфоном, дешевыми солнечными очками. На внимательно пролистанных пачках страниц красуются самоклеящиеся стикеры для заметок. Оуэн уже битый час просматривал одни и те же страницы, а Эбби не перестает делать какие-то заметки в блокноте на пружине. Уэйд подсчитывает, сколько раз в рукописи появляется Фантом, а Миа пытается распределить страницы по принципу авторства: кто что написал, задача почти невыполнимая, поскольку половина рукописи представляет собой сочетание всех высказанных нами идей. Я постепенно зарабатываю худшую из всех возможных мигреней, внимательно прочитывая страницы, которые написала Саммер – по крайней мере, так мы думали раньше, – те, которые она нам так и не показала и подписала только своим именем. Везде расставлены чашки и керамические кружки, валяется пустая бутылка из-под газировки, разбросаны скомканные бумажные салфетки и стоит миска, на дне которое видны порошкообразные остатки чипсов.