Но по прошествии этих первых нескольких недель, когда оказалось, что я не желаю распространяться ни о том, что происходило минувшим летом, ни о том, что произошло пять лет назад, когда обнаружилось, что я довольно молчалива, слишком увлечена учебой и не очень-то интересна, большинство учеников просто перестали приставать.

На ужин Оуэн приглашает меня в потрясающую расположенную под землей пиццерию, где к нам присоединяются некоторые из его друзей. Здесь так шумно, и если ты хочешь, чтобы тебя услышали, приходится орать что есть сил, и, к моему изумлению, я тоже ору. Время от времени Оуэн наклоняется ко мне, чтобы рассказать о тех, кто сидит за нашим столом.

– Это Рэгнер – я тебе о нем уже рассказывал, – он вырос на севере штата Нью-Йорк в легально существующей коммуне, поскольку его родители выступали против культа потребительства, – но потом им все это надоело, и сейчас у его отца есть свой собственный хедж-фонд…

А это Кейла. История у нее просто потрясающая – она два года была бездомной и училась при свете фонарика на заднем сиденье машины, в которой и жила…

Вот это Марк – тот самый парень с моего этажа, который содержит притон, где играют в покер на деньги…

Я сижу, улыбаясь и наслаждаясь ощущением его близости. Он был прав – у всех этих людей, сотен тысяч людей, есть собственные истории. Захватывающие истории с непрестанно развивающимися сюжетами. И я всего лишь одна из этих людей.

И моя история все еще зависла на полуслове.

После ужина Оуэн ведет меня на Юнион-Сквер, где мы с отцом остановились в одном из отелей. День был теплым, особенно для ноября. Но после захода солнца подул холодный ветер, и теперь веет зимой. Но город по-прежнему ярко освещен и оживленно гудит, полный энергии и постоянно находящийся в движении.

– Ну как? Как тебе здесь? – спрашивает он, не подозревая, что точно такие же вопросы о Нью-Йорке в связи с моей будущей учебой уже задавал мне сегодня отец.

Хотя точно известно, что он имеет в виду, я делаю вид, что не поняла его.

– Ты имеешь в виду здешние пиццы? – говорю я. – Они очень хороши. Ты был прав. Они намного лучше, чем в Вермонте.

Он нетерпеливо взмахивает рукой.

– Нет, я имею в виду Нью-Йоркский университет. И сам Нью-Йорк.

Я колеблюсь. Как и говорила, я в восторге. Разве может быть иначе? И, если я останусь учиться здесь, это, наверно, будет означать, что мы с Оуэном вместе, по-настоящему вместе.

Но это также будет означать, что я окажусь совсем одна в большом городе, и мое сердце разобьется.

– Нью-Йоркский университет находится на одном из первых мест в списке, – осторожно говорю я, не глядя ему в лицо. Мы пришли в отель слишком рано. Я почти не помню, как шла, потому что по дороге сюда мы все равно что летели. – Но я также рассматриваю и Бард-колледж на юге Вермонта. У них там хорошая программа в области обучения балету… и Бард немного ближе к дому. А еще есть женский колледж Брин-Мор…

– Миа? – перебивает меня Оуэн.

Когда я перевожу на него глаза, он опять улыбается. И, как это ни удивительно, в этот миг весь огромный город, все его восемь миллионов жителей, все его бесчисленные автомобили и бары куда-то исчезают, испаряются.

– Что?

– Перестань гнать пургу. – Он говорит это так, словно это самые вежливые слова в его лексиконе. А затем перестает улыбаться и отводит взгляд, кусая губу. – Послушай, мне очень хочется тебя поцеловать. Очень-очень. Но я понимаю… я хочу сказать, что ты учишься в Вермонте и даже не знаешь, что будешь делать в следующем году, а я живу здесь и не хочу делать вещей, которые…

На этот раз уже я перебиваю Оуэна. Я беру его лицо в ладони, поворачиваю к себе и встаю на цыпочки, чтобы поцеловать.

Представьте себе танец, такой прекрасный, что он похож на полет.

Но я не знаю, что все это значит, что из этого получится и получится ли что-либо вообще.

И все же целую его, несмотря ни на что. Потому что, если я этого не сделаю, то…