Я сказал:

– Нет, я не сержусь.

№ 46. Ложь, которая вызывает удушье.

А правда заключается в том, что она украла у меня не только Оуэна. Она отняла у меня и способность танцевать – просто испарила ее, как бывает, когда, наклонившись, дышишь на стекло, чтобы оно запотело, а потом выпрямляешься и смотришь, как конденсат исчезает. Она забрала у меня обе вещи, которые я любила больше всего на свете.

Это была моя вина, что Саммер умерла. Я хотела этого. Я желала ей смерти.

А потом это произошло, и мне так и не представился шанс сказать, как мне жаль.

БРИНН

Наши дни

Теперь, когда Оуэн наконец признался, он начинает говорить не переставая. Он рассказывает, что в то утро Саммер пришла к нему, и вид у нее при этом был такой, будто ночью она так и не ложилась. Что рукопись «Возвращения в Лавлорн» она тщательно упаковала в обернутый пластиком старый запертый металлический ящичек, который, как он полагал, она стащила у патронатных родителей. Что он взял наличные из бумажника своего отца, пока тот был в отключке, и отправился пешком в город, чтобы взять такси и доехать из Твин-Лейкс до Миддлбери, а там сел на рейсовый автобус.

И, что самое удивительное, я ему верю.

Из Миддлбери до Портленда в Мэне двести миль, но это если ехать прямо. Но если ты пользуешься автобусом, приходится сначала ехать на юг, до самого Бостона, там делать пересадку и потом двигать обратно на север к Мэну вдоль побережья – это шесть с половиной часов в один конец. Но у Оуэна времени ушло еще больше, поскольку на одной из технических остановок, которые автобус делал, чтобы пассажиры могли поесть и сходить в туалет, его приметил свободный от дежурства пожарник и, решив что для тринадцатилетнего подростка путешествовать в одиночку весьма странно, так долго допрашивал его, что он пропустил отход своего автобуса, и ему пришлось ждать следующего.

– Слава богу, мне встретился этот малый, – говорит Оуэн. – Мой адвокат сумел его отыскать как раз перед тем, как дело начало слушаться в суде. Это была одна из тех вещей, которые меня спасли.

– Но почему ты никому об этом не рассказал? – спрашивает Миа. – Ты позволил полицейским арестовать себя. Ты отправился в «Вудсайд». Почему же ты просто не рассказал правду?

За окном проносятся дома. Длинное сливающееся пятно, бело-зелено-бело-зеленого цвета. Должно быть, Уэйд едет на скорости в шестьдесят-семьдесят миль в час, скрипя тормозами на поворотах и вообще не обращая внимания на скоростной режим. Но ведь предполагалось, что все это будет обычной шуткой – Чудовища с Брикхаус-лейн пытаются докопаться до правды, чтобы покончить со своими демонами. Несколько дней притворства, игр понарошку просто для того, чтобы я могла вернуться в «Перекресток».

Вот только теперь все это вовсе не кажется мне чем-то смешным или игрой понарошку.

– В конце концов я так и сделал, – говорит Оуэн. – Рассказал им правду, во всяком случае, большую ее часть. Я сказал копам, что поругался с отцом и все это время провел, разъезжая на автобусах. Но они мне не поверили. Поначалу.

– Но почему? – спрашивает Эбби. Она сидела, откинувшись на спинку сиденья и закрыв глаза, и я решила, что она спит. Я пришла к выводу, что Эбби напоминает мне кошку. Этакую беспардонную, немного воображалистую кошку. Хотя в каком-то смысле и симпатичную. Саммер бы ее возненавидела. Не знаю, почему это приходит мне в голову, но я об этом думаю. «Что, потянуло на пухленьких, Бринн? – заявила бы она. – Хочется рулетов с джемом вместе с дыркой в пончике?»

– Потому что сначала мы лгали. – Голос Оуэна звучит так, словно он наглотался пыли. – Когда полицейские явились в первый раз, чтобы спросить, где я был, мы сказали, что нигде. Что я был дома. Мы тогда не знали… то есть я слыхал, что кого-то нашли в лесу, но подумал, что это был какой-то охотник или что-то в этом роде. Но не Саммер. Мне и в голову не пришло, что это Саммер. – Он с шумом втягивает воздух. – Сестра моей матери как раз вела разговоры о том, чтобы забрать меня у отца, и мы думали, что поэтому копы и явились – чтобы удостовериться, что мой отец в порядке. И я тоже. Знаете, ведь зимой он попал в аварию, отключился за рулем и врезался в дерево…

– Я этого не знала, – говорит Миа.

Оуэн пожимает плечами.

– В общем, моя тетя грозилась подать в суд, чтобы отсудить у отца опеку надо мной, если он не бросит пить. Она говорила, что он не достоин быть родителем. В то время так оно и было. Но я не хотел его оставлять. Я не мог. Мне казалось, что если я его оставлю… – Он вдруг замолкает. Когда я снова перевожу взгляд на него, он просто сидит молча, уставившись на свои руки, и одна половина его лица похожа на баклажан, забытый в холодильнике. И я невольно начинаю испытывать к Оуэну сочувствие.

– То что? – спрашиваю я.

Он поднимает голову с оторопелым видом, как будто начисто забыв, что здесь, рядом с ним, находимся все мы.

– Мне казалось, что тогда он умрет, – просто говорит он.

И я начинаю думать о своей матери и о том, как она сидит перед телевизором, поедая зеленую фасоль прямо из банки, вынимая ее пальцами, потому что она уже двадцать лет как перестала есть чипсы, о том, как она вечно обшаривает долларовые магазины в поисках всевозможных украшений к Рождеству, Хеллоуину, Пасхе и Дню благодарения и украшает дом к каждому празднику такими штуками, как фальшивый снег, мигающие лампочки или гигантские виниловые стикеры с зайчиками на стенах или искусственная паутина на всех кустах в саду – и я вдруг чувствую себя пустым местом, самым законченным пустым местом в мире. Интересно, думает ли она обо мне хоть когда-нибудь, скучает ли, или же она и Эрин договорились никогда не упоминать моего имени, и им куда лучше, если меня рядом нет?

Как я могу вернуться. Как я вообще могу вернуться?

Оуэн откашливается.

– Отец думал, что если копы узнают, что он был пьян и в отключке и в это время его тринадцатилетний сын ездил на автобусе до самого Мэна, то наверняка заберут меня у него.

За окном деревья поднимают свои ветви-руки вверх. Не стреляйте.