Быстрый прохладный ветерок дует сквозь деревья. Я потираю руки и проклинаю себя за то, что, переодевшись в джинсы и рубашку с короткими рукавами, не захватила с собой куртку. Сентябрь был теплым, но близится октябрь, и уже прохладно.

– Тебе не холодно? – спрашивает он.

Я могла бы солгать. Это мой естественный инстинкт – не полагаться ни на кого, кроме Назарета и Джесси, но мне не хочется притворяться с Сойером. Я слишком часто делала это с Лео, и это ни к чему не привело.

– Да.

Сойер роется на заднем сиденье, достает и протягивает мне толстовку. Я принимаю ее. Это его школьная форменная толстовка в мягких цветах нашей школы: бордовом и нежно-голубом. Она такая большая, что я могла бы носить ее как платье. Еще один порыв ветра прогоняет по коже волну мурашек, и я натягиваю толстовку через голову.

Флис внутри теплый, и, вдыхая, я чувствую запах Сойера. Поворачиваю голову и провожу носом по шву толстовки, чтобы снова вдохнуть в темноте пряный запах, прежде чем опустить остальную часть толстовки вниз по телу.

– Спасибо, – говорю я и ухмыляюсь, когда нижний край кофты оказывается чуть выше моих колен. – Тебе кто-нибудь говорил, что ты слишком высокий?

Я ожидаю услышать в ответ «просто ты коротышка», но вместо этого он одаривает меня ослепительной улыбкой.

– Да. Моя мама всегда говорила мне перестать расти, но я непослушный.

Его слова заставляют меня рассмеяться, и он просто сияет, как будто это я сделала ему подарок. Я следую за ним, пока мы идем к краю обрыва.

– Мы ведь больше не будем прыгать, верно? – спрашиваю я в шутку, и мне становится не по себе от того, как он мрачнеет.

– Этого не было в планах.

В метре от края Сойер расстилает одеяло, но не садится. Вместо этого он пугающе близко подходит к обрыву, так близко, что носки его кроссовок свисают с края. Он засовывает руки в карманы и смотрит вниз, в пропасть.

– Там внизу вода. Примерно на расстоянии вышек для прыжков с трамплина. Водоем глубокий, но это не самый безопасный прыжок. Если прыгнуть неправильно, то можно в конечном итоге удариться о камни, которые выступают из воды.

– Ты уже прыгал отсюда раньше?

– Да.

Что-то в его тоне заставляет меня почувствовать его боль. Я медленно иду к нему, как будто боюсь, что он потеряет равновесие и упадет, если я издам слишком громкий звук. Протягиваю руку и дотрагиваюсь до его руки, до места прямо над локтем, и Сойер тут же поворачивается, чтобы отогнать меня от края. Наши взгляды встречаются, мое сердце реагирует, и мои пальцы скользят вниз по его горячей коже, пока я не сплетаю их с его.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

Сойер некоторое время молчит, но потом сжимает мои пальцы:

– Когда я с тобой – да.

Его признание согревает меня изнутри, что совершенно на меня не похоже. Но, может быть, именно это мне и нравится в Сойере. Находясь рядом с ним, я узнаю новое о себе.

– Что заставило тебя чувствовать себя плохо? – спрашивает Сойер.

– Все как обычно. Малышка-опухоль, которая время от времени вызывает мигрени.

– Да, но что-то в том, как выглядел твой отец, когда говорил… – он замолкает. Мне очень нужно, чтобы папа перестал говорить обо мне. Я тяжело вздыхаю, и, словно почувствовав мое внутреннее смятение, Сойер слегка тянет меня за руку и ведет к одеялу.

Мы садимся, и он не отпускает меня, как я ожидаю, а вместо этого пододвигается так близко, что мы можем положить наши соединенные руки на наши вытянутые ноги. Руки Сойера совсем не такие, как я ожидала. Они не очень грубые, немного шершавые, но сильные и одновременно нежные. Хотя он держит меня за руку, как будто я хрупкий кристалл, в его хватке есть сила. И кажется, что даже ладонь у него такая же мускулистая, как и все остальное тело.

Я провожу пальцем по его ладони, и Сойер слегка втягивает воздух, словно я удивила его и ему нравится мое прикосновение. Эта мысль вызывает приятное ощущение, бегущее по моим венам, поэтому я делаю так снова.

– Ты молчишь, – тихо говорю я.

– Я даю тебе время, – отвечает он.

– Для чего?

– Чтобы решить, хочешь ли ты сказать мне, почему ты была расстроена.

– А что если я не хочу рассказывать?

– Ну, тогда ничего страшного, но мне будет грустно, если ты перестанешь касаться моей руки.

Я улыбаюсь, и он тоже, но потом становится серьезным.

– Честно говоря, я… мне тоже нужно тебе кое-что сказать. Что-то личное. И я беру паузу, чтобы набраться храбрости.

– Тебе ничего не нужно мне говорить, – шепчу я.

– Вообще-то есть что. Я не хочу, но должен, и нет никаких сомнений, что это изменит то, как ты смотришь на меня, так что я в порядке, если ты решишь заговорить первой или если тебе нужно больше времени.

Время. Это такая странная концепция. Триста шестьдесят пять дней в году. Двадцать четыре часа в сутки. Шестьдесят минут в час. Шестьдесят секунд и пятнадцать вдохов в минуту.

Сколько у меня еще осталось вдохов? Сколько еще таких моментов будет у меня в жизни?

Сколько еще я буду здоровой и живой, как сейчас? Когда еще я буду снова сидеть на краю этой каменоломни и переживать этот момент? Никогда. Наверное, никогда.

Что мне сказать Сойеру? Что мне было грустно, потому что я когда-то была влюблена в Лео и поняла, что так или иначе безо всякой сознательной мысли разлюбила его?

Что уже больше года, если не больше, знаю, что Лео был влюблен в меня, но он никогда не был достаточно силен, чтобы открыть мне свое сердце после известия о моей опухоли. Я убедила себя в том, что он не замечает моих чувств, потому что это легче, чем видеть правду: что опухоль сделала меня непривлекательной.

Сказать ли Сойеру, что я, наконец, поняла, что мои чувства изменились, потому что теперь у меня появились чувства к нему? Но я не могу ему об этом сказать. Как начать что-то с ним, когда собираюсь умереть?

Сойер знает, что у меня маленькая опухоль, крошечная, которая вызывает головные боли. Лео видел медленную и мучительную смерть моей матери. Сойер никогда не видел моих изнурительных мигреней. Лео издали наблюдал, как я корчусь от боли, а Назарет курил со мной, чтобы помочь справиться с агонией. Лео знает мою судьбу. Сойер – нет. Он заслуживает знать, но хотя бы сегодня вечером я хочу побыть эгоисткой. Я это заслужила. И хотя бы ради этого сердцебиения заслуживаю жить.

Сейчас Сойер смотрит на меня с надеждой, а завтра он может присоединиться к Лео и смотреть на меня как на то, что могло бы быть.

– Я не хочу этого делать, – говорю я.

– Делать что?

– Это. Если ты хочешь это сделать, я имею в виду поговорить о том, почему я расстроилась, о том, почему ты расстроен, мы это сделаем. Но, как только мы это сделаем, по крайней мере, когда я заговорю, между нами уже ничто не будет прежним, а я еще не готова к этому.