с терроризмом, начатой Джорджем Бушем — младшим после терактов 11 сентября 2001 года. Стоит отметить, что это не первая попытка мировой борьбы с терроризмом: в 1904 году президент США Теодор Рузвельт объявил войну анархистскому терроризму после убийства в сентябре 1901 года своего предшественника, президента Уильяма Мак-Кинли{433}. Интересны доводы Рузвельта в пользу этой войны:

Анархизм — преступление против рода человеческого, и все человечество должно сплотиться для борьбы против анархистов. Их преступления должны быть квалифицированы как посягательство на международное право, подобно пиратству и такой форме похищения людей как работорговля, ибо они самые позорные из всех. Это должно быть провозглашено договорами между всеми цивилизованными державами{434}.

Чтобы донести до своей аудитории всю серьезность непривычной для того времени опасности, Рузвельт привел сравнение с хорошо известными угрозами, исходящими от пиратов и работорговцев. Когда сто лет спустя Буш попытался объединить мир в борьбе с глобальным терроризмом, он тоже ссылался на рабство и пиратство, обещая использовать «в полной мере влияние Соединенных Штатов и тесно сотрудничать с союзниками и друзьями, чтобы показать всю незаконность актов терроризма, с тем чтобы терроризм рассматривался в том же свете, что и рабство, пиратство или геноцид: как поведение, которое ни одно уважающее себя правительство не может оправдывать и поддерживать, а должно противостоять ему»{435}.

В обеих речах звучит идея «врагов рода человеческого». Хотя в первоначальном римском контексте ее трактовка, возможно, слегка отличалась от современной интерпретации{436}, именно так воспринимали пиратов западные морские державы начиная с раннего Нового времени. Типичный пример — описание пиратства, предложенное одним из ведущих юристов своего времени, английским адвокатом Уильямом Блэкстоном:

Преступление пиратства, или разбоя и грабежа в открытом море, — это посягательство на универсальный закон общества; а пират — это… hostis humani generis. Поскольку тем самым он отрекается от всех благ общества и государства… и низводит себя до естественного состояния дикаря, объявляя войну всему человечеству, все человечество должно объявить войну ему — таким образом, каждое сообщество имеет право подвергнуть его наказанию по принципу самообороны, на что при прочих равных условиях имел бы право каждый человек в естественном состоянии{437}.

Этот вопрос поднимает довольно любопытную правовую проблему: что делать с пиратами с точки зрения национального и международного законодательства? В классическом, международном законодательстве премодерна (западного происхождения), например, пираты находились где-то между обычными преступниками и военными противниками. Во-первых, они были «преступниками в том смысле, что не были связаны с государством какой-либо общественной целью (скорее, объединялись друг с другом с целью совершения правонарушений), и они были военными противниками в том смысле, что своим вмешательством в свободную торговлю и коммерцию объявляли войну всему человечеству»{438}. Так что пиратов можно было рассматривать либо как преступников, либо как комбатантов[52] в зависимости от обстоятельств. Во-вторых, будучи врагами отнюдь не всего человечества, пираты довольно часто пользовались поддержкой, по крайней мере негласной, некоторых портовых властей и даже государств (как это было в Англии с ее постоянными — объявленными и необъявленными — войнами против Испании). В конце концов, пиратство было крупным бизнесом и пиратов можно было использовать в качестве отрицаемых инструментов ведения морской марионеточной войны, ослабляющей врага{439}. И в-третьих, от внимания юристов не ускользнуло то, что каперов от пиратов отличал не столько образ действий, сколько то, что первые проводили свои операции с разрешения государства, а вторые — без него{440}. Этот аргумент ведет к логичному вопросу: «Если два вида деятельности различаются лишь мотивом и наличием государственного разрешения, как один из них может быть "чудовищным" и "отвратительным", а второй — вполне уважаемым?»{441}

В результате страны часто расходились во мнениях, когда дело доходило до реальной борьбы с пиратством на многосторонней основе. Более того, многие обнаруживали, что в их национальных интересах — препятствовать односторонним усилиям, предпринимаемым конкурирующими морскими державами. В настоящее время альянсам по борьбе с пиратством все еще мешает взаимное скрытое недоверие, а дополнительной проблемой становятся различная оперативная практика государств и разные представления о правах человека. Например, в то время как Евросоюз и США твердо придерживаются Всеобщей декларации прав человека ООН (по крайней мере, до того, как от нее отступила администрация Трампа), другие гораздо менее щепетильны в своих методах. Здесь уместно упомянуть возвращение 6 мая 2010 года захваченного днем ранее российского танкера «Московский университет» — операцию проводил отряд российской морской пехоты. Хотя официальные российские источники утверждали, что выжившие пираты «погибли в море» после того, как их отправили к родному берегу в надувной лодке, другие придерживаются версии, что, вероятно, их просто казнили, — эти подозрения лишь усилились после весьма туманного комментария бывшего в то время президентом РФ Дмитрия Медведева, заявившего в день возвращения судна: «Нам придется поступать так, как поступали наши предки, когда встречали пиратов»{442}.

Мы видели, как поступали «наши предки» с пиратами, когда вместо того, чтобы амнистировать или использовать как орудие в своих бесконечных войнах, они пытались привлечь их к ответственности. Существовало много способов расправиться с пиратами в зависимости от того, какая смертная казнь считалась приемлемой в той или иной культуре. Какой бы вид казни ни применялся, считалось абсолютно нормальным превратить это устрашающее событие в публичное зрелище, чтобы никому не повадно было идти по стопам пиратов. В наше более цивилизованное время смертная казнь в тех странах, где она все еще применяется, обычно не афишируется. Неизменным остается то, что государства не всегда стремятся передать задержанных пиратов в руки правосудия. Например, поскольку вопросы о правах человека неразрывно связаны с финансовыми соображениями, во времена расцвета сомалийского пиратства пострадавшие страны часто не хотели привлекать морских разбойников к ответу. Один чиновник Государственного департамента США как бы в шутку, но вполне серьезно рассказал автору, почему так происходило:

Предположим, что мы хотим открыть судебное дело против пары задержанных пиратов. Очевидно, что нам придется везти их в США. Но не только их: мы должны будем обеспечить перелет их адвокатам, жертвам, свидетелям, представителям судовладельцев, их адвокатам и так далее. Также нам потребуется нанять переводчиков. Мы должны будем заплатить за все, что может понадобиться для честного разбора дела. Потом, скорее всего, пиратов приговорят к заключению, и какое-то время они проведут в одной из наших тюрем. А когда их срок закончится, они, вероятно, пойдут работать таксистами в Нью-Йорке{443}.

Избегать дорогостоящих судебных дел получается не всегда, особенно если речь идет о таких нашумевших случаях, как история Maersk Alabama и нападение ранним