На бледно-лиловом небе начали загораться первые звезды, когда мы приехали к дому Моники. Обняв миссис Ньютон и заверив ее, что завтра сразу после обеда мы наведаемся к Анне, которая может уже очнуться, мы зашли в дом. В светлой гостиной горел камин, трещали обугленные поленья. Мистер Джонс в широких очках разгадывал кроссворд, в комнате пахло чаем с ромашкой. Махнув отцу в знак приветствия, Моника потащила нас за собой, мы с Кэтрин вежливо поздоровались, стараясь не отставать от нее.

– Элисон, – услышала я, с нескрываемым удивлением поворачиваясь к мистеру Джонсу, – давно ты к нам не заходила.

Я смущенно отвела глаза, провожая взглядом девочек, поднимающихся на второй этаж, и неосознанно прикоснулась к подвеске на шее в виде стрекозы из белого золота – подарок Моники на пятнадцатый день рождения, деньги на который она наверняка копила чуть ли не целый учебный год.

– Понимаю, – мистер Джонс успокаивающе склонил голову, когда я, набравшись смелости для ответа, открыла рот, – даже наша дочь редко бывает дома, все уроки да музыкальная школа.

Он с улыбкой пожал плечами, а я только сейчас заметила – все его волосы тронула седина, что, собственно, не удивительно, ведь в следующем году мистеру Джонсу исполнится шестьдесят.

– Как твоя мама? – внезапно спросил он.

Я вспомнила ее осунувшееся лицо и рассеянный взгляд.

– Нормально. Устает на работе, но держится. Знаете, какое сейчас время… беспокойное.

– Конечно, – мистер Джонс уставился на пламя в камине, кажется, забыв о моем присутствии.

Переминаясь с ноги на ногу, я неуверенно сказала:

– Что ж… я пойду… спасибо, что разрешили остаться у вас.

Мистер Джонс кивнул, добавив напоследок:

– Там в холодильнике вишневая кола… помню, как ты ее любишь.

Благодарно улыбнувшись, я вышла из гостиной, подозревая, что о любви Моники к горячему шоколаду он не догадывается.

Лестница из красного дерева с резными перилами вела наверх в комнату Моники. Я медленно поднималась по широким ступенькам, задаваясь вопросами, ответов на которые у меня не было. Взгляд наткнулся на ступни в мягких пушистых тапочках, я подняла голову и увидела Кэтрин, чьи платиновые волосы буквально светились в сумеречном пролете лестницы.

– Как там Моника?

– Если без матов – сидит, молчит. Я шла за тобой.

С обреченным вздохом я взяла Кэтрин под руку, преодолевая последние ступеньки вместе с ней.

Комнату Моники я обожала и считала самым уютным местом на свете. Каждый уголок таил в себе тепло воспоминаний: за столом мы клеили в тетрадки фотографии и описания всевозможных животных, птиц и насекомых, мечтая отправиться покорять джунгли в поисках сокровищ. Играли в секретных агентов, пытающихся отключить бомбу; в чародеек, прыгающих в порталы, спасаясь от огромного воображаемого ящера. Делились комиксами, разыгрывали сценки из них, ответственно выбирая, кто кем будет; красили ногти; сплетничали, хихикая у окна, про «французов»; измеряли объем груди – Моника начала выигрывать лет с двенадцати. Дождливыми вечерами, когда мама шла в бар на ночь, учили уроки; по выходным втихаря пробовали вишневый ликер Эмброуза. Наш личный маленький мир, где не было места грусти и злости.

В интерьере преобладали оттенки сиреневого, стоящая у окна кровать с черной кованой спинкой была накрыта шелковым покрывалом. Лампы по обе стороны от нее заливали комнату желтовато-жемчужным светом, тумбочка и журнальный столик из вишневого дерева гармонично сочетались с патефоном в углу, над ним помещалась полка с виниловыми пластинками, трепетно собранными Моникой. Музыка здесь имелась на любой вкус, от Майкла Джексона до Ланы Дель Рэй. Добротный шкаф скрывался за бесчисленными полароидными снимками. Несмотря на то, что фотографироваться я категорически не люблю, моих изображений было более чем достаточно. Висел плакат «В джазе только девушки», портреты Грейс Келли и Одри Хепберн. Осенняя прохлада лилась из открытого окна, казалось, что все произошедшее просто дурной сон.

– Кэтрин, у тебя есть что-нибудь… расслабиться?

Если Кэтрин удивилась вопросу Моники, то виду не подала, только радостно улыбнулась, доставая из кармана пальто серебряную флягу, и стала разливать крепко пахнущую янтарную жидкость по стаканам.

– Это «Бархатная лоза» Уолтонов тридцатилетней выдержки, стоит целое состояние, подарок папе от какого-то политика из Нью-Йорка за успешно проведенную операцию его сыну. Думаю, для меня ему не жалко. Плохо, конечно, что нет «Амаретто», я бы вам такого «Крестного отца» намешала, дух сицилийской мафиозной семьи был бы точно обеспечен. Но и так сойдет.

Все сопроводительные слова Кэтрин мы слушали с выпученными глазами.

– Кажется, пора беспокоиться по-настоящему, – повернулась ко мне Моника, но свой стакан выпила залпом.

– А что, если зайдет твой отец? – неуверенно спросила я, косясь на дверь комнаты, которую мы даже не заперли.

Моника захихикала.

– Разве что меня будут убивать, и то не факт.

Я глотнула налитого мне скотча и, не сдержавшись, зашлась в кашле. Напиток был крепкий, но, несомненно, отменного качества – после такого тяжело возвращаться к бюджетным вариантам.

Моника покрутила стакан в пальцах, наблюдая за переливающейся жидкостью и подпирая голову рукой. Она сидела у окна, мы с Кэтрин полулежали на ее кровати, отказавшись от ужина.

– Эмбер столкнули с лестницы… «французы» разбились… Анна лежит в коме… Я понимаю, что рано или поздно мы все там будем, но… теперь я даже ощущаю смирение и легкую грусть, не зная, удастся ли доехать до своей остановки.

– Зато это не страх. Он пробуждает худшее в людях. – Я чувствовала некую неловкость за то, что в свое время чуть не пошла на попятный. – Но знаете что, теперь меня не пугает возможность стать следующей, я боюсь, что мы так и не узнаем всей правды.

– Кое-какая истина нам известна, но… создается впечатление, что Эмброуз устроил викторину, где мы в итоге потеряем все или же, наоборот, сорвем джек-пот. – Моника потерла глаза. – Смотрите, а что, если в день пожара, семнадцать лет назад случилось что-то такое, из-за чего теперь, спустя столько времени, «Красному маяку» пришлось вмешаться? То, что было на первый взгляд не столь значительным, но позже приобрело роковой для них размах? Что, если родители Брайана знают о важности того случая, но не были уверены, что теперь их сын останется живым? Вот они и впряглись, воспользовались небывалыми связями, подали запрос на список Человека без лица. Теперь можно с точностью сказать, Брайан в безопасности, так как элементарно жив. А «французы» – нет. Значит, в отличие от О’Нила, ребята в списках были, и по какой-то причине их требовалось убрать, но без Лили. Неизвестно, какую роль здесь играет она сама, ведь с одной стороны мы знаем, ребят Вайолет на самом деле любила, вот только зачем ей встречаться в таком случае с людьми из проекта?

– Звучит на редкость правдоподобно. – Кэтрин смотрела в одну точку, немного нервно накручивая платиновую прядь волос на палец. – Только вы забываете про Эмбер. Она вообще родилась спустя два года после пожара, а стала первой… жертвой. Притом, будучи беременной… разве что это и послужило поводом ее убить. Ведь ребенок был от Дэвида.