– Супротив князя иду, – брови изогнула.

– Что князь, Велесов челядинец. Ему торговать и златом звенеть. Перуново братство – дело иное.

– А ежели я на Глеба заговор сделаю? Волшбу наведу? Заставлю моей воле поклониться?

– Употеешь, Владка, – хмыкнул сивоусый. – Хучь наизнанку извернись, а Глеба не сломишь. В то верю крепко, а потому и прошу наново, поедем в Чермное, схоронимся на время. Чего ж князя ярить лишний раз?

– Дяденька, от князя не спрячешься, – Влада улыбнулась горестно. – А так еще и в Чермное от меня беда придет. Тут останусь, тут место мое. И капища, и сила, что течет в меня с каждой требой Ягине Велесовой. Не тревожься, сдюжу.

– Сдюжит она, – ворчал Вадим. – Нынче сдюжишь, а завтра оступишься. Нет уж, за тобой ходить стану. Чай, не чужая. Мы куда шли-то, пёсий нос? Через тебя все думки врассыпную!

– На торг, дяденька, – Влада улыбнулась. – Беляна просила пособить.

– И то верно идем-ка. Рыжуха сулила медовухи, если расторгуется нынче, – и зашустрил по улице. – Чего встала?

– Дядька, хитрый ты, – догнала сивоусого и пошла рядом. – Никак опять к Божетеху пойдешь бражничать?

– Ты Божетеха не тронь! Мужик справный! А пьет-то как, аж смотреть отрадно.

Так и пошли, перешучиваясь. Миновали улицы богатые, что утопали в зелени, дышали вечерним зноем по летнему времени. Свернули к торгу – гомонливому, шумному – и зашли в ряды. Голос Беляны услыхали издалече: разорялась на славу, подманивала покупцов, товар свой нахваливала:

– Пряники медовые! Молодцам радость, девчаткам – сладость!

Рыжая сверкала улыбкой белозубой, кричала со вкусом, одной рукой деньгу брала, другой – товар отпускала. И весело все, с огоньком!

– Вона, явились. Владка, чего встала? Давай, ворожи на злато, – Беляна улыбнулась отрадно. – Так дело пойдет, к осени свои хоромы поставим. Бросим пузатого одного, пусть ищет себе новых дурочек.

– Орастая ты, Белянка, – Вадим хохотнул. – Божетеха не лай, мужик самолучший!

– Вот ты с ним и живи, дядька! – отругивалась рыжая. – А мне так уж поперек горла его подначки. Влада, чего застыла? Ворожи, говорю.

– Сколь раз говорить, не умею я на злато, – Влада улыбнулась, подалась за лоток и взяла пряник медовый. – Красивый, Белянушка. С выдумкой. Тут пташка начертана, нет ли? Не пойму.

Беляна тем временем принялась собирать товар в короба, Вадим помогал, прибаутничал. А к Владке подошел молодец румяный, оперся рукой на прилавку, улыбнулся:

– Здрава будь, Влада Новоградская, – смотрел горячо. – Подари из своих рук печево, золотого не пожалею. А за улыбку и на два не поскуплюсь.

– Кто ж улыбку за злато торгует? – Влада протянула парню пряник. – Возьми и жене неси, той, что ждет тебя с зимы, слезы льет. Снесешь ей печево, отдашь прямо в руки и счастлив будешь до конца дней. Верь мне.

– Вон как… – парень чуть подался от ведуньи, но пряник взял и подал деньгу. – Благо тебе, отдам. Откуда знаешь, что ждет? Сама погнала от себя, вослед сапогом кинула.

– Ревнючая, вот и взъярилась. Любит тебя, – Влада вздохнула. – Ступай, не заставляй ждать дольше. Туго ей.

Он взял, да пошел. Уж потом обернулся и прокричал весело:

– А улыбку? Запросто так, без злата.

Влада и улыбнулась, а потом уж запечалилась, припомнив, как Глеб торговался с ней. Разумела, что скучает о нем, да сей же миг и запретила себе думать о Чермном. Не хотела беду кликать на Глеба, недолить его.

– Нет, гляньте на нее, – Белянка смотрела на золотой в руках Влады. – За такую-то деньгу я дня два ору, надрываюсь. А ей вон за один пряник. Влада, ты иль ворожи мне, иль сама вставай торговать. Озолотимся и вольными будем, как пташки.

– Не все пташки вольные, – ведунья припомнила, как муж бывший ее величал. – А какие вольные, тех наново в силки заманивают.

– Ну будет кукситься-то, – Беляна обняла подругу. – Давай дядьку Вадима отправим к Божетеху, а сами на Волхов пойдем? Возьмем на торгу рыби с хлебцем и повечеряем в тишине. Инако придется пузатого слушать. А еще медовуху пить заставит. Вон пусть с дядькой бражничает, тот вроде не противится.

– Дело говоришь, рыжуха, – встрял сивоусый. – Медовухи сулила, так разочтись. Поклажу твою свезу в дом, с Божетехом побалакаю. А вы ступайте, чай, князь пока не в граде. Утресь утек посевы глядеть, челядь считать. Как солнце сядет, домой ступайте, инако сам приду и за косы сволоку.

– Вон медовуха-то под лавкой. Дядька, благо тебе. Ты уж уболтай волхва, спать уложи. Хоть один вечерок тихий, – Беляна обняла пожившего.

– А и красивая ты стала, рыжуха. Щеки круглявые, бока тугие, – ущипнул молодайку.

– Тьфу, озорник, – хохотнула Белянка и потянула Владу с торга.

Пробежались по рядам, рыби взяли свежей, хлебца темного последнего, и ушли на высокий берег Волхова. Там уж уселись на травку теплую, угощаться, глядеть на воды блескучие, на солнце красное, что боком уж тронуло далекие сосны.

– Ой, отрадно, – рыжая доела хлебца и упала в высокую траву, засмотрелась на небо. – Владка, глянь, вся явь перед нами, живи не хочу.

Влада сжалась, обняла колени руками: жалобно звякнули богатые навеси, косы долгие упали на спину, укрыли шелком хозяйку.

– Белянушка, милая, невесело мне, – слезы не удержала.

– Что? Ты чего? – затревожилась рыжая, кинулась обнимать. – Говори, не молчи.

– Себя потеряла. Застряла меж Явью и Навью. Будто живая, а будто и мертвая. Заледенела я, холодная стала. Власть свою чую, беру ее жадно, а отрады нет. Всякий мне кланяется, всякий волю мою принимает, а холодно, одиноко. Милая, если б не ты, я бы и вовсе льдиной стала. Ты меня согреваешь. Божетех немножко, да Исаак. И еще…

– Что? Кто? Влада, да не разумею я. Ты скажи по-человечьи.

– Сила, – Владка положила голову на плечо подружайки. – Сила течет в меня через Светоч из Нави. Любой, кто по моему велению требу кладет Ягине Велесовой, силу мою полнит. Тем и сердце мое студит. Ни боли нет, ни радости. Болото стоялое. Одна отрада – гордость свою тешу. Может, правду говорил Глеб, и надо оберег закинуть подалее?

– Закинуть? – Беляна по голове погладила, пожалела. –