головой. – Если кого и любил я, так только тебя. Светом твоим полнился и сам светлел. Опричь тебя и мыслей дурных не было, лишь тепло и отрада. И ты любовью дарила, взамен ничего не просила. Единственная....

Влада вздрогнула, в глаза заглянула. В них увидел Нежата слезы, да жгучие, горчайшие.

– Единственная.... – голос ее дрогнул. – Нет, любый, не единственная. Ты выбирал меж мной и властью, вот она и пересилила. Ее теперь люби, а она пусть тебя привечает.

С тем и ушла, оставила Скора одного. Стоял долго, смотрел в стену бревенчатую, чуял, что не вернется более пташка, не согреет лаской, не коснется устами его уст, не подарит себя.

– Вот и ушла радость.... – шептал сам себе. – Жадная власть, ревнивая. Рядом с собой никого не терпит. Одиноко с ней…

Глава 25

– Владка, ежели Глеб узнает, он с меня шкуру спустит! Сколь еще тебя уговаривать, поедем в Чермное! Вейка моя, как дочку тебя примет! – Вадим ругался, супил брови. – Ведь князю противишься! Вот прилип, пёсий нос, проходу не дает. И как ты его в купальскую ночь-то* оглоушила, ажник искры пошли. Владка, доворожишься, допрыгаешься. Пришлет за тобой воев и умыкнет.

– Дяденька, ты не тревожься, – Влада вышагивала по улице опричь сивоусого, себя несла гордо, как и положено волховской ближнице. – Давно б прислал, да не сдюжит. Мне Ягинина сила в помощь. Власть моя, а стало быть, не получит того, чего желает. Глебу не говори, дяденька. Погубит себя…

– Сам разумею! – ругался дядька. – Он же дурной, попрет супротив Нежаты. С весны Завида гоняет, щиплет его ватагу. И ведь хитрый у меня племяш! Лоб в лоб не идет, воев бережет. Намедни Оська весть передал, что в весях Глебку встречают, как избавителя. Едва на руках не носят. Молодец, вот правду говорю, молодец!

Влада не ответила, улыбку спрятала от пожившего воя. Шла и румянилась, а с чего – сама не знала.

– Владушка, благо тебе, – под ноги кинулась баба рябая. – Не оставь, помоги мужу моему. Ведь перхает и днем, и ночью.

– Встань, что ты, – Влада потянулась поднять бабу. – Веди.

Баба обрадовалась, утерла слезы рукавом рубахи и засеменила бодро вниз по улице к богатой домине, что стоял у самого Волхова. Влада поторапливалась, оглядывалась на Вадима: тот не отставал.

В хоромах темно и затхло. Окна прикрыты ставенками, двери затворены – душно, да пыльно.

– Тетенька, чем это пахнет? – Владка учуяла травку. – От сглаза? Давно ли травка в дому? – и шла за бабой в темную ложницу. – Убери сей миг все пучки. Как в голову-то пришло зольник* в хоромах кидать? Это не кудесник пришлый тебе велел? Две седмицы в Новограде, а бед от него на целый год. Убери, милая, убери.

В ложне тихо и нехорошо. Мужик тощий на скамье, опричь девка-челядинка. Как только Владка ступила на порог, девицу будто водой ледяной окатили: глаза выпучила, охнула и попятилась.

– Окна распахни, двери открой. Неси воды и пол вымой, – Владка указывала челядинке тихо, а сама смотрела на хозяина, что принялся кашлять. – А ты, тетенька, пошли людей травку выкинуть. Проси челядинца, чтоб срезал всю, что есть на подворье да унес подалее.

Подошла к болезному, провела рукой над тощим туловом: потекла силушка по жилам, власть свою явила и принялась гнать недуг. Едва различимый лазоревый свет окутал ведунью, да и рассеялся мигом.

Болезный вздохнул легко, уселся на лавке и головой помотал.

– Вячек мой, – рябая бросилась на коленки опричь лавки, ткнулась головой в колени мужа. – Опамятовел, миленький. Да что ж ты… – и заплакала.

– Ох ты… – тощий Вячек руку к груди прижал. – Уж на мост ступил, а тут и провздыхался.

Владка на лавку села опричь хозяина, улыбнулась:

– Легче?

– Легче, – кивнул. – Благо тебе, ведунья. Ты ж руку мне протянула там на мосту-то. До конца дней помнить буду. Проси, что хочешь.

– Ничего не надо, дяденька. Ты уж седмицы две после шапки лета* по улице ходи меньше. Отвар пей, какой укажу. И Ягине требу положи на капище. Ее милостью жив.

– Все сделаем, – рябая поднялась, поклонилась низко. – Все, как укажешь. Владушка, благо тебе, милая!

– Траву выкинь, не забудь, – Влада улыбнулась наново, поднялась с лавки и пошла вон.

Дядька Вадим не отставал, шел опричь и ворчал:

– Хожу за тобой, как хвост за кошкой. И чего хожу? Ты вон сама себя обороняешь, пёсий нос.

– Ты ходи, ходи, дяденька, – улыбалась Владка, шагая по улице широкой. – Коленкам твоим на пользу, да и не скучно.

– Тьфу! – сердился Вадим. – С тобой не соскучишься! Волшбой от тебя несёт аж на десяток шагов. То искрами сыпешь, то глазами светишь. Удружил, племяш, нашел дело для дядьки. Влада, узнает, что утаили от него князевы безобразия так и тебе, и мне достанется. Он зарок с меня взял, что глаз с тебя не спущу.

– Скажи, дядька Вадим, а не страшно тебе опричь меня быть? Народ-то сторонится, опасается, – Влада остановилась, посмотрела в глаза пожившему вою. – Ведаю я, волшбу творю. Ты бы отговорил Глеба от меня, ведь на беду.

– Откуда тебе знать, на беду или на радость? – Вадим брови свел к переносью. – Чай, судьба-то уж соткана, полотно сплетено. Если он тебя выбрал, так никто ему не указ. Глебка завсегда супотив всех стоял, своим разумом жил и многого стяжал. Теперь сам воевода, избавитель Глеб Новоградский. Вой он славный, муж честный. Дурной, то правда, но тут уж кровь Чермных, а от нее не отовротишься. Все горячие, да безголовые. Ударит в башку, так и все нипочем.

– Я его не выбирала, дяденька, – Влада голову к плечу склонила, смотрела неотрывно. – Не обещалась ему, зароков не давала. Чем он лучше князя, коли неволит меня? Ты вот уж вовсе сосватал меня Глебу, невестой его видишь, а меня не спросил.

– Мало ты Глебку знаешь, – Вадим отвечал взглядом твердым. – Он вой самого Перуна, им обласкан и силой его одарен. Задумал за тебя хлестаться, так не отступит. Ты хучь и волхва, но все одно, баба. Куда тебе