Пока она клацала стоптанными каблуками дешевых пластиковых ботинок, я успела рассмотреть, что у нее довольно приличные черные колготки — во всяком случае, спустившихся петель видно не было. Она спросила дорогу у медлительного человека в мешковатом костюме. Мелкая похоронная сошка уставилась на нее плотоядным взглядом. Наташа пошла дальше. Я последовала за ней.

Катафалк стоял у дверей часовни. Он показался мне самым обычным. Славно. Гроб тоже был достаточно простым. Ни цветочных подношений, ни венка, формой напоминающего стульчак. Никакого самого простенького букетика в мою честь. Четверо наемников взяли фоб и взгромоздили на свои ненадежные плечи. Кто бы мог подумать, что старая кошелка столько весит? Они слегка пошаркали похожими на ортопедические, тупоносыми ботинками от Фриман Харди энд Уиллис. Поправили фоб своими здоровенными ручищами. Затем потащились вперед. О, тяжкая смертельная поступь!

«Ско-ре-е в церковь иде-о-ом венчаться!» — завопил литопедион в кармане моего пальто. Я уняла его, прошла вперед, опустилась на одно из сидений в задней части зала. Нэтти стояла на два ряда впереди меня, покачиваясь в узком проходе, в то время как служащие похоронной конторы торжественно взгромоздили мой гроб на постамент, в котором, насколько я помнила по предыдущим визитам, скрывалась лента конвейера.

Затем — ничего. Или, как сказал бы Фар Лап, «ничего». То есть огромная пустыня ничто, запредельная тундра, почти исчезнувшая степь. Ни молитв, ни музыки, ни цветов, ни слез, ни-чего. Могильщики стояли, выстроившись в передней части часовни, демонстрируя неприхожанам свои четыре слоновьих задницы. Вскоре один из них вернулся туда, где стояла Нэтти, и сказал ей что-то на ухо, она ответила ему тоже шепотом. Этот тяжелоатлет-служитель смерти прошагал через холл и, не пытаясь скрыть, что делает, нажал потайную кнопку. Лента конвейера вздрогнула, натянулась и потащила свой печальный груз за кулисы налево. Сцена пустеет.

Наташа быстро прошла мимо меня. Мне удалось разглядеть крошечные, как булавочные головки, зрачки, белую, как бумага, кожу и потрясающие скулы, и вот уже ее нет. Что она видела? Ни-чего. Я подождала, пока удалились гробовщики, потирая руки, вытаскивая пачки «ВН», затем прошла вперед и обогнула конвейер, там и оказалась ожидаемая дверь.

Говорят, людям на пользу увидеть еще раз перед захоронением тела тех, кого они любили. Помогает окончательно убедиться в том, что мертвый мертв. Испустил дух. Покинул этот мир. Возможно, мне пойдет на пользу увидеть грабеж, который я давно предчувствовала. С моим трупом, освобожденным от соснового чехла, не церемонились. Дешевка-гроб снова был водружен на катафалк и вернулся в демонстрационный зал, словно подержанный автомобиль с чередой беспечных владельцев. Как известно, нет ничего более утешительного, чем утвердиться в одном из давних предубеждений. За кулисами двое одетых в комбинезоны мужчин, косивших под англичан, занимающихся мирным физическим трудом, проверили печати, документы, бросили взгляд на круговые шкалы большой бормочущей печи; затем, даже не посмотрев, как лежит на ленте тело, открыли дверцы, нажали еще одну кнопку, и оно исчезло. Оно, заметьте. Не я — оно.

Ждала ли я, что еще кто-нибудь будет присутствовать на этом костре? Рассыпая бенгальские огни эмоций, озаряя округу фейерверками чувств? Нет, не особенно. Хотя меня удивило отсутствие мистера и миссис Элверс. Я предположила, что у них назначена важная встреча — они были людьми такого сорта. Встречи для них были чрезвычайно важными торжественными церемониями. До такой степени, что спроси любого из них во время вечернего чая, не хочет ли он ломтик кекса, каждый ответил бы: «Нет, спасибо, у меня важная встреча в ужин». Из-за этих важных встреч оба они набирали вес; и по мере того, как время шло, а сеть «Бумажных обрезков» ширилась, чета Элверсов становилась все толще.

Да, в это теперь уже солнечное утро скорбеть было предоставлено Нэтги. Под платанами с их танцующими листьями, среди цветущих вишен и яблонь, она казалась удивительно красивой и до смешного русской. Она ждала около небольшой конторы, которая, как и все кругом, была крепко сложена из темного кирпича Дахау. Могильщики погасили сигареты и направились к своему катафалку, но один из них задержался, заметная складка перерезала его лоб. Хотел ли он утешить Нэтти или ударить? Или и то и другое — эта девушка могла вызвать любое желание. Он еще помедлил и вздрогнул.

А что же Нэтти, плакала ли она? Нет, не плакала, и это меня взбесило. На долбаных похоронах Йоса она плакала. Признаться, тогда ей было всего десять лет, но ведь сейчас-то — это ее родная мать. Ее муму. Источник ее собственного бесподобного нарциссизма, ее капризного обаяния, ее безудержных потребностей. Как могла она не уронить ни слезинки? Неужели трудно было выжать из себя такую малость? Впрочем, я знаю, что она была печальна, вполне печальна для своей проклятой натуры. Несчастна, как не знаю кто. Невероятно одинока. Или она гоже была как Йос? Еще один хренов Йос, его лицо, как фреска, написано по сырой штукатурке на оборотной стороне ее собственного. Похоже, так.

После получаса ожидания ей принесли урну Ну, не совсем урну, скорее огромную пластиковую банку «Нескафе» бронзового цвета с завинчивающейся крышкой. Она взяла эту нескладную штуку, как младенца, на руки, тонкие, исколотые так, что живого места не осталось, поношенные перчатки крепко сжали крышку ее дорогой мамочки. Повернулась и ушла, назад по Хуп-лейн, так и не заплакав.

Теперь я думаю, она была ошеломлена и героином, и шоком от всего пережитого. Наркотик непременно должен был затормозить ход колесиков ее тончайшей работы механизмов. Но при всем том — совсем не заплакать! Да, это пробило мою бесцветную, лишенную запаха, бесчувственную тупость безразличия. Я примеряла ярость, словно шляпу, и она почти-почти мне подошла. Я осыпала проклятиями свою наркоманку — дочь. Я закурила сигарету и, вдыхая табачный дым, вспомнила слова гораздо более известного курильщика, чем я. Камю, погибшего в сорок семь лет в автокатастрофе. «Если человек не плачет на похоронах своей матери, мир должен отрубить ему голову». Именно, Берт, именно. А как быть с дочерью? Эта мысль заставила меня вздрогнуть. Заставила вздрогнуть.

Рождество 2001

Я дрожу. Здесь холодно. По какой-то причине перед тем, как все это случилось, Риэлтер открыл в кухне окно. Перед тем, как он медленно повалился на пол. Я стою здесь голодная, замерзшая и совсем не плачу. Я гляжу вверх на оборотную сторону листьев отвратительного вьющегося растения. По каким признакам можно понять, что дом нежилой? Если вьющиеся растения обвивают его кругом, захватывают своими сильными побегами. Этакий прирученный день триффидов.[22]Возможно, вьющееся растение захватит этот дом, теперь свободный от всех, если не считать малышки меня? Несомненно, нечего и говорить о желании какого-то симбиоза с его стороны — оно поселилось в углу и имеет самый мерзкий вид, полностью усвоив три капли жидких удобрений и несколько сомнительных поливок тепловатой водой из-под крана — ожидается свирепая война растений-паразитов. Вьющиеся растения против всех.