за ним, а другой принялся шарить по столу в поисках портсигара. – Да, мошенники так частенько действуют, особенно если страшатся за свою жизнь. Момент передачи краденых ценностей заказчику – один из самых опасных во всей операции. Поэтому некоторые преступники стараются подыскать кого-то, кого можно использовать вместо себя, как правило, втёмную. Хорошо, горничную тоже проверим. Почему ей отказали от места? Это подозрительно. Надо выяснять. Неплохо, мисс Адамсон, неплохо! Что ещё вам удалось узнать?

Тревишем как раз закуривал папиросу и не увидел, как сержант Гатри неодобрительно нахмурился, заслышав имя Оливии.

– Кто это утверждает? Все? Хм, тогда, возможно, это правда, – инспектор, запрокинув подбородок, выпустил дым и счёл нужным пояснить: – Есть такое понятие, мисс Адамсон, как цеховая солидарность. Грубо говоря, мясник всегда узнает другого мясника. Отсутствие опыта и ошибки, свойственные новичкам, часто заметны тем, кто давно в профессии. Так что всё это вполне укладывается в общую картину: мошеннице необходимо было укрыться там, где её вряд ли будут искать. Скорее всего, она заметала таким образом следы, а может, спасалась от преследования. Что ещё у вас есть?

Тревишем пристроил папиросу на краешке оловянной пепельницы и протянул руку в сторону сержанта. Гатри привстал со своего места и передал ему раскрытый блокнот.

– Бекхайм. Понятно, – инспектор взял карандаш и изобразил в блокноте несколько причудливых символов, воспользовавшись самостоятельно разработанной ещё в юности системой шифрования. – Это её настоящее имя? И что смущает? Тогда проверим её в первую очередь, – заверил он собеседницу.

Завершив разговор, он положил трубку на рычаг и взял папиросу, истлевшую до середины. Задумчиво стряхнул пепел, глядя в окно, потом отдал распоряжение сержанту, не обращая никакого внимания на его хмурый вид:

– Гатри, найдите всё, что сможете о прошлом Лавинии Бекхайм. Отдайте от моего имени распоряжение в аналитический отдел о срочном поиске киноленты, где бы фигурировали певицы, потерявшие память, похищенные рубины и цветочницы. И постарайтесь не спать с открытыми глазами, слышите? На кону честь дивизиона. «И моё повышение», – прибавил он мысленно к последней фразе, строго взглянув на подчинённого и чувствуя, как в душе поднимается привычное раздражение от его снулого, будто у несвежей рыбы, вида.

Гатри, для которого после рождения наследника непрерывный крепкий сон остался в прошлом, с готовностью кивнул, силясь казаться бравым и расторопным, а Тревишем, промокнув лицо и шею заранее подготовленным влажным полотенцем, надел рубашку, пиджак и, довольный тем, что дело, казавшееся таким безнадёжным, получило развитие, приступил к отчётам, как и предполагало расписание его дневных трудов, которому он неукоснительно следовал.

* * *

Сразу после завершения дневного представления театр «Эксельсиор» быстро опустел. По воскресному нарядная публика торопливо покидала его, стремясь скорее усесться за стол и воздать должное традиционным ростбифу и пудингу в домах побогаче и жаркому из свинины и капусты в жилищах победнее.

Артистам из труппы Адамсона не видать было ни того, ни другого. Вместо воскресного обеда их ждала подготовка к генеральному прогону нового спектакля, и от волнения никто из них и думать не мог о еде. Все разошлись по своим гримёрным, и в театре установилась тревожная, вибрирующая тишина, какая бывает перед грозой или пыльной бурей.

Оливия сочла, что это самый подходящий момент, чтобы застать Мамашу Бенни одну. Гадалка единственная из постоянных членов труппы не была занята в пьесе (хотя и нешуточно болела душой за общий исход этого крайне сомнительного, по её мнению, мероприятия).

Попросив мальчишку, присматривавшего за ослицей Дженни, сбегать в лавку за сэндвичами и липкими, пропитанными сиропом восточными сластями, до которых Мамаша Бенни была большой охотницей, Оливия вручила ему шиллинг на расходы и два пенса за труды, а сама принялась размышлять о том, какую линию поведения избрать для беседы с проницательной гадалкой.

В то, что Мамаша Бенни обладала провидческой силой и её истёртые за годы скитаний карты способны прорицать будущее, Оливия, само собой, не верила, но здравый смысл подсказывал ей, что человек, который много лет морочит голову ближним, должен обладать исключительным, почти сверхъестественным чутьём в отношении мельчайших движений человеческой души. На это Оливия и рассчитывала и именно этого опасалась.

Расчёт её оказался верным. В этот час, когда все артисты готовились к главному событию сезона, на которое возлагалось столько надежд, Мамаша Бенни скучала у себя в гримёрке, предаваясь печальным мыслям. Оливию она встретила хоть и радушно, но с затаённой настороженностью. В сестре Адамсона гадалка подспудно чувствовала нечто, роднившее их обеих, и симпатии это у неё отнюдь не вызывало. Внимательность, цепкость – вот что было нетипично для столь юной особы. Пытливый, непроницаемый взгляд серых глаз, вежливая, холодноватая, хотя и искренняя улыбка – таким, как она, Мамаша Бенни никогда не гадала ни по руке, ни на картах.

– Я решила, миссис Бенджамин, что неплохо было бы выпить чаю и как следует перекусить, – Оливия стояла на пороге, прижимая к груди несколько пергаментных свёртков. – Но провизии оказалось так много, что одной мне ни за что с ней не справиться.

– Входи, золотко, входи, – Мамаша Бенни посторонилась и втянула щедрый выпуклый живот, пропуская гостью. – Как раз поставила чайник на плитку, – с готовностью заявила она, с любопытством посматривая на свёртки, из которых Оливия принялась извлекать огромные, с мужскую ладонь, сэндвичи со свиным рулетом и паштетом из куриной печени и слоёные треугольнички с начинкой из инжира и фиников, пропитанные лимонным сиропом и обсыпанные сладкой маковой крошкой.

От предвкушения глаза Мамаши Бенни засверкали, в голосе отчётливее проявились напевные обертоны уроженки валлийских предгорий.

– Вот так… И ещё чуточку… – уютным грудным голосом приговаривала она, заливая кипятком скрученные листочки дарджилинга и с наслаждением вдыхая чайные пары́. – В такой морозный денёк чашка чаю – самое то! А ещё лучше – две! – хохотнула она над своей немудрёной шуткой.

Оливии досталась большая щербатая чашка с изображением Вестминстерского аббатства, Мамаше Бенни – фарфоровая в мелких розочках, и каждой по паре сэндвичей и приличное количество сладостей. Устроившись за низким столиком, они так славно почаёвничали, что щёки их раскраснелись, а лица приобрели одинаковое выражение довольства и неги.

– Знаете, миссис Бенджамин, а я ведь не просто так к вам зашла, – призналась Оливия за второй чашкой чая, и в голосе её прозвучали жалобные и в то же время дерзкие нотки.

– Ну какая я тебе миссис Бенджамин, золотко, – попеняла ей гадалка, разбавляя свой чай молоком. – Зови меня Мамаша Бенни, как и все. За эти годы я уж от своего имени отвыкла, да и не моё оно вовсе, а из прошлой жизни, – и