Пыль. Цемент, истертый в мельчайший порошок, смешанный с чем то едким, то ли с газом, то ли с паром. Эта взвесь катилась по коридору, а я уползала от нее. В темноте.

Воздух заканчивался. Я уходила от этой палящей тучи, но, конечно, не ушла. Упала на живот, прижавшись лицом к рукаву.

Вдохнула…

В легкие ворвался огонь. Я выдохнула и стала корчиться, потому что это было больно, очень больно, точно внутри включились лампочки.

Вдохнула еще. Все. Темнота.

Очнулась я от зуда. Кожа зудела, я чесалась. Чесала руки, ноги, плечи, голову, чесала зверски, видимо, в той пыли все же была стекловата. Я была вся в крови от расчесов, ногти были сломаны и выворочены, и болели, боли было так много, что я ее уже не очень то и чувствовала.

Зал со стулом. Красный свет. Сижу на стуле.

Каким то образом я оказалась здесь. Не знаю как. Видимо, провалилась в… куда то. В люк. Наткнулась на лестницу, сбежала по ней, скорей всего, так. Какая разница? Жива. Чешусь, без зубов, но жива.

Будущее есть.

Надо будет сюда вернуться, подумала я. Уговорить Дрюпина. Пусть пару дней поголодает, а потом ничего, в трубу просунется как нибудь. А если уговариваться не будет, то я его немного вдохновлю, и он уговорится, никуда не денется. Он наверняка сможет здесь отыскать то, что не увидела я- Что нибудь полезное. К тому же вдвоем веселее. Анаконд здесь нет, Дрюпину нечего бояться. Вместе мы тут отыщем что нибудь, это точно, возьмем противогазы…

Что то изменилось. В воздухе проснулось неуловимое движение, свет загорелся ярче, из темно–красного он перешел почти в оранжевый, вспыхнули другие лампы, возник ветерок, я ощутила его колыхание на лице.

Почему то я опять подумала о Дрюпине. Дрюпин перепугался до того, что по–быстрому изобрел какую нибудь адскую машину, и вот–вот стены раздвинутся и покажется сам технический гений с дрожащей нижней губой и дурно пахнущий.

Но вместо этого свет опять погас. Лампы замерцали на максимальной яркости, и свет оборвался. Именно оборвался, как будто исчез, словно его прикрыли непроницаемой черной занавеской. Воздушное движение усилилось, и на этот раз это был не затхлый ветерок подземелий, а свежий ветер, мне показалось, что с привкусом моря, хотя я никогда на море не бывала вроде бы…

Ветер стих. Я думала, что после этого лампы зажгутся, но темнота продолжалась. Я достала фонарь и попробовала его зажечь, нажала на кнопку, фонарь не включился. Нажала еще. С тем же успехом. Я постучала фонарем по колену, опять попробовала включить.

Диоды не горели. Зажигалкой пользоваться нельзя, она промокла, значит, тьма.

И вдруг…

Я едва не подскочила, стул скрипнул подо мной протяжным голосом, я сама едва не вскрикнула. Как же я не видела! Нет, то есть я видела, я даже об этом вроде как думала, но осознать не могла. В мозгу точно пелена висела, сквозь которую я не могла продавить простую, собственно, мысль. Вывод ведь лежал на поверхности! Только слепой не мог этого увидеть!

В пятом боксе был цветок. Живой цветок! Живой настоящий цветок!

И пыли там не было — как это могло мне не броситься в глаза?!!

В комнате кто то прибирался, я в этом теперь совсем не сомневалась. Вытирал пыль, мыл зеркало и поливал цветок.

То есть в нашем подземелье периодически появлялся кто то. А значит, отсюда был выход. Надо вернуться. Вернуться, оставить записку…

Шаги. Медленные и тяжелые, они приближались… откуда то… и это были не только шаги, вместе с ними приближалось скрежетанье, точно кто то скреб по стене железными когтями. Усталый, очень–очень усталый человек, отягощенный своей судьбой, и с железными когтями… Или призрак?

Или мой психоз — неожиданно я поняла, что шаги стихли. Тот, кто явился сюда, он или затих и слушал, или…

Или его вовсе не было?

Я перепугалась. Гораздо больше, чем от анаконд, мне совсем не хотелось видеть этого человека. Или не человека, не знаю. Я как то заранее знала, что гость этот страшен и темен и что никакая анаконда не годится ему в подметки, что от него надо бежать. Бежать как можно дальше.

Бежать!

С разгона врезалась в стену, опустилась на четвереньки и поспешила вдоль, стараясь нащупать люк, ведущий в трубу слива. Наткнулась на него почти сразу, нырнула и поползла, через десять метров остановилась и достала туннельную бомбу. Надо отрезать ему путь…

Дернула за кольцо. Десять секунд. За десять секунд я вокруг земли оббежать успею.

Бомба не взорвалась, бомба запищала. Как сотня крыс, я почти сразу оглохла. Потом хлопок. Воздух в трубе сжался, и меня выстрелило, как пробку. Пролетела метров двадцать, особенно пострадали локти и колени. Я стерла их почти до костей.

Впрочем, во взрыве бомбы был и положительный момент — до выхода на склад осталось не так уж и далеко. Правда, ползти пришлось на спине. Но ничего.

Дрюпин спал. Он закрылся в броневике и храпел внутри, громко и спокойно, даже будить было жалко. Я постучала поброне. Дрюпин дернулся и, кажется, ударился головой, звук, во всяком случае, получился пустой.

— Это ты? — спросил Дрюпин, прекратив стукаться.

— Я.

— Ты, Сирень? — Дрюпин отвалил бронированную дверь, настороженно выглянул.

— Я, идиот, — дружелюбно отозвалась я.

— Ты, — выдохнул он с облегчением. — Вижу, что ты. Выглядишь… Страшно. А я думал, что тебя мыши съели.

— Не съели, — ответила я.

— Почему?

— Потому что я их убила.

Здравствуй, дорогой дневник!

Волосы.

На фоне общей разрухи организма это не так уж страшно. Клык, когда увидел меня, едва не расплакался. Клава постучала себя кулаком по лбу. А Дрюпин смеялся, говорил, что я стала похожа на Бабу–ягу, только ступы мне не хватает. До тех пор, пока я ему не рассказала про анаконду. После этого он как то сразу потемнел и помрачнел. А я ему еще про шаги рассказала. Ну, тут он совсем стал землистым и отправился к себе в бокс, лежать и думать, как нам отсюда выбраться. Ну, может, телепортацию изобретет. И мы наконец телепортируемся. Туда, на берег моря.

А пока мне плохо. Лежу в новом боксе на пластиковом диване, пропахшем пылью, кашляю. В легких все таки осела эта дрянь, и она не дает мне нормально дышать.

Коростой еще покрываюсь. Приходила Клавдия с баночкой мази, сказала, что взяла в медпункте, но, мне кажется, она сама ее сделала. Из каких нибудь секретных слизней. Во всяком случае, воняет мазь омерзительно. Но, по уверениям Клавы, чрезвычайно целебна. Особенно в случае коросты.

Короста на самом деле доставляет массу неудобств, я покрыта коркой, как Мировой океан сушей, и эта корка не дает нормально жить. Потому что чешется. Потому что пошевелиться нельзя — корка сразу трескается, и из под нее брызгает кровь.