– Вот за это и выпьем.

VIII

Эмира Мареш плыла по дворцу, как призрак.

Она знала, что о ней говорят люди. Ее называли отстраненной, рассеянной. А она на самом деле просто прислушивалась. Не только к ним, а ко всем и ко всему, что происходило под золочеными шпилями дворца. Мало кто обращает внимание на кувшины у каждой кровати, чаши на каждом столе. Ведь вода – это такая простая вещь, однако, если ее как следует заговорить, она может передавать звуки. Эмира знала заклинания, способные сделать шпионами любые вещи во дворце.

Вечный страх что-нибудь сломать научил ее следить за каждым шагом, прислушиваться к каждому шепоту. Мир – штука хрупкая, он полон трещин, порой незаметных. Один неверный шаг – и трещины раскроются. Одно неловкое движение – и весь мир обрушится, карточный домик сгорит дотла.

И Эмира поставила себе целью сделать так, чтобы мир остался невредим. Она залечивала трещины, прислушивалась к свежим надломам. Ее обязанность – укрыть семью от бед, уберечь весь дворец, охранять все королевство. В этом ее призвание, и если она будет стараться, если будет внимательна, то ничего плохого не случится. Так говорила себе Эмира.

Но она ошибалась.

Она делала все, что могла, и все-таки Рай чуть не погиб. На Лондон опустилась тень. Ее муж что-то скрывает. Келл не поднимает на нее глаза.

Она не сумела залатать трещины. Но теперь она уделит внимание всему остальному дворцу.

Шагая по коридорам, Эмира слышала, как беседуют в своих кабинетах жрецы, как шелестят их свитки, как скрипит перо по бумаге – они готовили заклинания.

Слышала тяжелую поступь стражников в доспехах на нижних этажах, слышала низкие гортанные голоса вескийцев и текучую мелодию фароанского языка в восточном зале, шепот дворян в галерее, где они сплетничали над чашкой чая. Говорили о городе, о проклятии, о короле. Что он сейчас делает? Что может сделать? Максим Мареш с возрастом расслабился, размяк. Максим Мареш – человек против чудовища, против бога.

Эмира слышала, как в Розовом зале мечутся в лихорадке люди, еще охваченные огненными снами, а обратив слух к восточному крылу дворца, уловила, как вздрагивает в таком же тревожном сне ее сын. И в такт ему беспокойно ворочается Келл.

И сквозь все эти звуки беспрерывно доносится упрямый шепот из-за окон, из-за стен, слова приглушены защитными чарами, теряются в шелесте ветра. Голос просит: впусти меня, впусти!

Эмира слышала очень многое, но слышала и мертвенную тишину там, где должны быть звуки. Слышала приглушенный шорох тех, кто изо всех сил старается вести себя как можно тише. В уголке бального зала пара стражников борются со страхом. В алькове дворянин и волшебница переплелись, как струны. А в зале карты слышно, как стоит у стола один-единственный человек.

Она пошла к нему, но, приблизившись, поняла, что это не ее муж.

Человек у карты стоял спиной к двери, склонив голову над городом Лондоном. На глазах у Эмиры он вытянул темный палец и опустил его на кварцевую фигурку королевского стражника перед дворцом.

С тихим каменным стуком фигурка упала набок.

Эмира вздрогнула, но статуэтка не разбилась.

– Лорд Сол-ин-Ар, – ровным голосом произнесла королева.

Фароанец обернулся, и в тусклом свете блеснули белые золотые бусинки, вделанные в кожу. На его лице не было ни удивления, ни страха.

– Ваше величество.

– Почему вы здесь один?

– Я искал короля, – ответил Сол-ин-Ар в своей гладкой шелестящей манере.

Эмира покачала головой, окинула взглядом комнату. Оглядела стол, как будто боялась, не пропало ли что-нибудь. Но Сол-ин-Ар уже успел поставить на место упавшую фигурку и взял с края стола другую. Чаша и солнце. Символ королевского дома Марешей.

Герб Арнса.

– Надеюсь, вы не сочтете за дерзость, – продолжал он, – если я скажу, что мы похожи.

– Вы и мой муж?

Он коротко покачал головой.

– Вы и я.

Эмира вспыхнула, хотя в комнате и становилось все холоднее.

– Как это?

– Мы оба много знаем и мало говорим. Мы оба стоим рядом со своими королями. Мы – правда, которая шепчет им на ухо. Мы – разум.

Она ничего не ответила, лишь склонила голову.

– Тьма распространяется, – мягко промолвил он, хотя слова были полны острых углов. – Надо поставить ей заслон.

– Мы поставим, – ответила королева.

Сол-ин-Ар коротко кивнул.

– Скажите королю, – велел он, – что мы можем помочь. Если он нам позволит.

Фароанец направился к двери.

– Лорд Сол-ин-Ар, – окликнула она его. – Наш штандарт.

Он посмотрел на резную фигурку в руке, как будто совсем забыл о ней.

– Прощу прощения. – И поставил фигурку обратно на доску.

В конце концов Эмира нашла короля в спальных покоях, но не в кровати. Он уснул прямо за ее письменным столом, тяжело привалившись к резной столешнице. Голова покоилась на сложенных руках, под ними лежала раскрытая тетрадь. В воздухе еще витал запах свежих чернил.

Из-под мятого рукава виднелась только первая строчка.

«Моему сыну, наследному принцу Арнса, когда придет время…»

Эмира тихо охнула, потом постаралась успокоиться. Не стала будить Максима. Не вытащила тетрадь из-под головы. Осторожно подошла к дивану, взяла плед и накинула ему на плечи.

Он вздрогнул, слегка шевельнулся, открыв не только еще одну строчку – «имей в виду, что отец живет ради своего сына, но король живет ради своего народа» – но и повязку на руке. При виде ее Эмира замерла. Сквозь белые бинты просочилась кровь.

Что сделал Максим?

И что еще намеревается сделать?

Она слышала, что по всему дворцу кипит работа, но разум мужа был непроницаем. Как она ни старалась, слышала лишь биение его сердца.

IX

Пала ночь, и распустились тени.

Они растеклись по реке, по туману, по безлунному небу. И были везде. И Осарон тоже был везде. В каждом ударе сердца. В каждом вздохе.

Кое-кто ускользнул. Ничего, их очередь еще придет. Остальные уже стерты в пыль. Это дело необходимое, как вырубка леса, как расчистка земли под новые посевы, чтобы взошла новая поросль, лучше прежней. Процесс естественный, как смена времен года. Осарон – это и осень, и зима, и весна.

И по всему городу слышатся голоса его верных слуг.

«Чем я могу служить тебе?»

«Как мне поклоняться тебе?»

«Укажи мне путь».

«Скажи, что мне делать».

Он проник им в разум.

Он проник им в тела. Шептал в голове и струился в крови. Он был каждым из них – и не привязан ни к кому.