— Испугался? — переспросила Софья. — Вы уверены?

— Да, — сказал я. — Он увидел вас — как, впрочем, и я, — и удрал быстрее зайца.

Софья покачала головой.

— Странные вещи вы говорите! Сейчас я припоминаю, что мы с Харитином, точно, в тот день гуляли… Мы часто так делаем. Прогуливаемся по окрестностям, беседуем, наслаждаемся природой. Надеюсь, в этом вы не усматриваете ничего особенного?

— Разумеется, нет, но… — начал было я.

Софья перебила:

— Мы видели остановившегося электроизвозчика и рядом с ним — нескольких человек. Но мы, разумеется, никакого понятия не имели о том, что в действительности происходит. Если бы мы только подозревали, что вас обворовывают…

Она демонстративно вздохнула.

— Тем не менее Свинчаткин перепугался, — сказал я. — И именно вы с Харитином вызвали у него ужас настолько сильный, что он предпочел отказаться от поживы и бежал.

— Дорогой мой Трофим Васильевич! — с чувством произнесла Софья. — Вот вы здесь, в моем доме, наедине со мной и Харитином… Скажите, испытываете вы страх?

— Нет, — ответил я.

«Может быть, потому, что я глуп или чего-то не знаю», — подумалось мне при этом ответе.

Софья кивнула.

— Это оттого, что вам бояться нечего. И Свинчаткин, будь он честным человеком, конечно, тоже не испугался бы.

Тут вошла Мотя с подносом, и мы взялись пить какао, а всякие разговоры на время прекратились.

* * *

Я возвращался домой в приятнейшем настроении. Еще бы! Мне удалось свести близкое знакомство с Софьей Думенской благодаря тому, что я оказал добрую услугу ее странному любовнику. Меня переполняли впечатления.

Но когда я приехал, то застал в моей усадьбе настоящий переполох: Макрина поминутно выбегала в аллею — высматривать, не прибыл ли барин, а в гостиной сидел следователь по особо важным делам Конон Порскин и пьет чай.

Я очень был этим удивлен, поскольку полагал, что Порскин уже давно уехал в Петербург. Но нет, оказывается: он остановился у нас в трактире и продолжал повсюду ходить, делать свои наблюдения и опрашивать жителей. У него, по словам трактирного хозяина (передала Макрина), уже набралось восемь исписанных тетрадей, больших, прошитых суровой ниткой, вроде таких, какие используются бухгалтерами при ревизии. Только бумага в них не желтая, а синеватая.

— Откуда вы все это знаете, Макрина? — спросил я.

Макрина быстро шла сбоку от меня по аллее, то забегая вперед, чтобы заглянуть мне в лицо, то отставая.

— Слыхала от людей, — ответила она. — А этот-то, Конон, сердитый такой у нас засел… Уже третью чашку чая выпивает.

— Где Витольд? — буркнул я.

— Поехал в Петербург. Сказал, будет к вечеру.

— Вечно его дома нет, когда он позарез нужен, — проворчал я.

Макрина пожала плечами.

— Мы Витольда Александровича о его делах расспрашивать не смеем, потому что он над нами управляющий, — произнесла она обиженным тоном и поджала губы. — Опять же, он мужчина, а у мужчин свои соображения, для нас непостижные.

Войдя в дом, я сбросил куртку и шапочку, отдал их Макрине, а сам прошел в гостиную, на ходу разматывая с себя шарф.

Завидев меня, Порскин быстро допил чай, отставил чашку и сразу же раскрыл кожаную папку, которая лежала рядом с ним на столе.

— Здравствуйте, Трофим Васильевич, — приветливо заговорил он. — Простите уж, что вот так, без предупреждения — и сразу к вам… Вы где изволили находиться?

— Катался на электромобиле по окрестностям, — ответил я, усаживаясь и вытягивая ноги. — Знаете, Конон… Не знаю, как по батюшке?

— Кононович, — сказал следователь по особо важным делам без тени улыбки. — Сумеете выговорить?

Я попробовал и не сумел, поэтому сказал, махнув рукой:

— Знаете, господин Порскин, я бы мог начать возмущаться вторжением, требовать адвоката, ссылаться на свою занятость, но все это было бы, конечно, враньем, потому что — какая у меня, к черту, занятость!.. Да и вообще, не понимаю, почему в романах землевладельцы всегда затрудняют работу следствию. Я не намерен.

— В романах таким способом подчеркивается высокомерие аристократии, которое действительно бывает неуместно, — сказал Порскин. — И зачастую приводит к печальным последствиям.

— Ну так я не аристократ, — заявил я. — Слышали уж, небось, как меня в округе именуют?

— Как?

— Поповичем…

— А! — отрывисто бросил Порскин. — Да, слыхал. Вам, впрочем, обижаться не стоит, ведь Алеша Попович знатный богатырь был.

В моем воображении нарисовался «Трофим Попович» на буланом жеребце, и я поскорее стер эту картину.

— Ну хорошо, — сказал наконец Порскин, — постараюсь вас надолго не задерживать. Тем более что и вы изъявили полную готовность помочь… Как мне сообщила ваша прислуга, управляющего сейчас нет в усадьбе.

— Мне она тоже это сообщила.

— Как, по-вашему, куда он отправился?

— Наверное, записку оставил, — предположил я. — Витольд — человек обязательный и точный.

— Да, — сказал следователь. — Именно. Уезжая, он оставил вам записку. У себя в комнате, на столе.

Я сделал движение, собираясь пойти в комнату управляющего, но следователь остановил меня быстрым жестом:

— Погодите. Я сберегу наше время.

Он шлепнул передо мной, вынув из папки, сложенный вчетверо листок.

— Что это? — удивился я.

— Записка, оставленная господином Безценным. Адресована вам.

Я перевернул листок. Точно, там было написано «Т. В. Городинцеву».

Я поднял глаза на следователя.

— Вы читали? Ну, чтобы еще больше сберечь мое время?

— Разумеется, нет! — Следователь даже не оскорбился. — Ждал, чтобы передать вам.

Я развернул листок. В двух строках Витольд сообщал, что срочно вызван в Петербургский университет для пересдачи одного зачета. «Грозят отчислением, если не сдам сегодня же; расправлюсь к шести часам и около восьми буду уже дома», — писал мой управляющий.

Я перевернул раскрытую записку так, чтобы Порскин тоже мог ее прочитать.

— Ясно, — сказал следователь, наклоняясь и быстро пробегая глазами округло написанные строчки. — Благодарю. С Безценным на данный момент ясно. Теперь — о вас, Трофим Васильевич. Вы, стало быть, изволили кататься?

— Да.

— Хорошая погода… — заметил Порскин, выглядывая в окно. — А раньше отчего вы не катались?

— Раньше машина стояла в сарае.

— Вы знали о ее существовании?

— Почему вы задаете такой вопрос? Я владею усадьбой и всем, что к этой усадьбе принадлежит… Странно было бы предположить, чтобы я не знал, чем владею.