убит горем. Сначала тело Елизаветы лежало в ее официальной спальне, там священники читали Евангелие, а на карауле стояли гвардейцы. Через три недели тело в открытом гробу перенесли в одно из больших официальных помещений. Тут его установили на помост с балдахином, увенчанный двуглавым орлом. На голове Елизаветы лежала золотая корона с ее именем, датами рождения и смерти и словами: «Самый набожный самодержец»{262}. Стены комнаты были задрапированы черной тканью, вокруг катафалка горело множество свечей. Следующие десять дней жителей Петербурга два раза в день пускали пройти мимо гроба, чтобы выразить свое уважение.

Екатерина, одетая в черное, провела три недели траура, молясь возле катафалка. Ее достоинство, ее явное горе и соблюдение православных обрядов завоевали ей большое уважение в среде верующих. Этого она и добивалась. Петр не соблюдал траур дольше, чем было абсолютно необходимо. Таким образом, вроде бы ничего особенного и не делая, Екатерина умудрилась подчеркнуть контраст между собой и мужем. Широкие траурные одежды помогали также скрывать все более заметную беременность. Когда Петр заторопился вселиться со своей любовницей в едва завершенный новый Зимний дворец, Екатерина осталась во временном дворце — там, где умерла Елизавета и где лежало ее тело, — жалуясь на состояние здоровья (а на деле готовясь к родам).

Похороны Елизаветы состоялись 25 января 1762 года. Ее тело «с великой помпой вынесли из дворца и перевезли в Петропавловскую крепость»{263}. Екатерина утверждает, что поведение Петра в данном случае было особенно скандальным:

«Император в этот день был очень весел и во время печальной церемонии придумал для себя игру: он нарочно мешкал позади катафалка, позволяя тому удаляться на тридцать футов, а затем со всех ног бросался вперед, чтобы догнать его. Старшие придворные, несшие его шлейф, не могли за ним угнаться и выпускали край. Ветер раздувал его, и это так сильно веселило Петра III, что он повторил свою шутку несколько раз. И я, и все остальные остались далеко позади и вынуждены были попросить остановить церемониальный кортеж, дабы можно было догнать катафалк. Осуждающие слова в адрес скандального поведения императора быстро разошлись по толпе, и его неуместность стала предметом широкого обсуждения»{264}.

Петр нашел «Реквием», исполненный в честь последней императрицы в католическом францисканском соборе, более соответствующим его вкусам, чем православные молитвы. Его maestro di capella Манфредини сочинил новую мессу, которая была исполнена придворными певцами — включая кастратов и знаменитый немецкий бас, — а также полным составом оркестра (в то время как музыка в православной церкви всегда только голосовая). Месса длилась два часа, и Якоб Штеллин доложил, что «сам император внимательно прослушал ее с начала до конца и после службы был приглашен на завтрак в трапезную»{265}.

Страсть Петра к музыке была настолько сильной, что он снял запрет на спектакли при дворе, традиционный для длительного периода траура по правителю. Как только императрицу Елизавету похоронили, он позволил музыке звучать на ассамблеях, во время обедов и по другим случаям. Он также продолжил сам выступать в оркестре в качестве солиста и личным примером подбадривал музыкантов-любителей, которые обычно играли с ним, побуждая присоединяться к оркестру на этих концертах. Он стремился увеличить число иностранных виртуозов при русском дворе, удовлетворяя свои амбиции, и собрать вокруг себя за короткое время как можно больше знаменитых музыкантов Европы. Он планировал пригласить великого скрипача и композитора Джузеппе Тартини, а также композитора, исполнителя на клавесине и maestro di capella собора Святого Марка в Венеции Бальтазара Галуппи. Тартини не удалось выманить из Падуи, а Галуппи в конце концов в 1765 году приехал в Петербург.

Но музыкальная деятельность Петра мало что значила по сравнению с его далеко идущими политическими инициативами. 18 февраля 1762 года, через восемь недель после его прихода к власти, был опубликован манифест, освобождающий дворян от обязательной государственной службы в мирное время. Хотя этот манифест приветствовался во многих казармах — но одновременно и спровоцировал волнения. Появился страх, что дворянство может потерять свою традиционную роль в государстве, и что эта роль — а также сопутствующее ей влияние — будет узурпирована бюрократами и императорскими фаворитами. Это нарушало баланс сил в обществе.

Служба дворянства государству считалась оборотной стороной договора, условием, на котором дворяне имели власть над своими крепостными. Вот как выразила это Екатерина: «Дворянство находилось в возбужденном состоянии по поводу своей новой свободы и забыло, что именно благодаря армейской службе их предки получали ранги и состояния, которыми они теперь владели»{266}.

По провинции расползлись слухи, что следующим этапом станет освобождение крепостных от службы своим хозяевам, и эта ни на чем не основанная мысль привела к популярности Петра III среди крестьян. Однако он не подготовил основ для своей реформы и не обдумал возможных ее последствий. Екатерина обратилась к вопросу службы дворянства в своих записях 1761 года, признав, что существующая система принудительной и очень долгой службы имеет свои недостатки — особенно потому, что занятые военной службой члены высшего общества не могут нормально управлять своими имениями. Но она никогда бы не произвела таких серьезных изменений без энергичной подготовки, включающей и теоретическое изучение вопроса, и консультации с заинтересованными слоями.

Равно плохо продуманной реформой была секуляризация монастырской собственности, включая крепостных. Очевидное отсутствие у Петра симпатии к православной церкви обострило возмущение, вызванное этой мерой, так как его реформа не предусматривала никакой компенсации монастырям. Утверждают даже, будто Петр заявил архиепископу Новгородскому, что все иконы, кроме изображений Иисуса, должны быть изъяты из церквей, а духовенство должно сбрить бороды и одеться как западные священники. Он приказал закрыть частные часовни в домах знати и купцов, что отвратило от него многих священников в больших городах; он вывел из себя рядовое духовенство, отменив освобождение от воинской повинности, распространявшееся ранее на сыновей священников и дьяконов.

21 февраля император опубликовал менее спорный декрет, упразднявший Секретную канцелярию. Кроме того, некоторые представители знати были возвращены из ссылки. 9 марта он приказал, чтобы оскорбительные наказания, включающие использование кнута и розог, не применялись больше к солдатам, матросам и другим нижним чинам. В будущем должны были использоваться только сабли и трости. К несчастью для Петра, эти подвижки в сторону либерализации прошли почти незамеченными — а отмена весьма эффективной структуры, какой была государственная секретная полиция, скорее всего и не дала ему возможности вовремя раскрыть серьезность