имена Василиса-Людмила... но никогда не интересовались, тем паче специально не допытывались историей их происхождения. Чёрт его знает, откуда появились эти имена! Вроде бы Василиса это переделанное на славянский говор древнее греческое имя... но откуда его взяли те самые давно сыгравшие в ящик древние греки, попробуй пойми?!

И вновь разговор в горнице прерывает появление молодого-бесцеремонного гридня — в свойственной ему простецкой манере не разменявший и двадцати годов наивный, но верный-надёжный парень интересуется, как поступить с пришедшей навестить хозяина усадьбы снежной эльфийкой...

Вошедшая в горницу Вайлирья не столь вежлива и деликатна, как явившийся ранее Полдон, и тем более она не собирается просить прощения или кланяться — телохранительница чётко выполняет возложенную на неё роль посланца: бесстрастная, почти надменная снежная эльфийка передаёт хозяину усадьбы просьбу навестить Главу клана в его покоях. Тем не менее просьбу, не приказ! Это важный момент, особенно для людей сословного общества — ''пригласив'', а не ''приказав явиться'' владыка Айлирии как бы заранее определяет формат встречи. На вопрос Полдона, должен ли Афанасий явиться один, без промедления следует ответ, что Глава совсем не против, если житьий человек Афанасий приведёт столько сопровождающих сколько пожелает. Очень значимый нюанс: Глава клана не только не подчёркивает свой статус сюзерена по отношению к Афанасию как к подданному, но и не ограничивает его какими-либо условиями, не указывает ему, как поступать в его доме, кого брать с собой, а кого не брать. Про наличие у приглашённого оружия тоже не сказано ни единого слова. Значение имеет и личность посланника — Дримм прислал того, кто бережёт его жизнь... по любым понятиям это немалая честь!

Афанасий не придворный, не боярин и даже не подвизавшийся при знатных дворах торговый гость, да и жизнь его прошла в весьма далёких от дворцового церемониала местах, однако он всё ж таки и не лапотник (крестьянин), не черносотенец (ремесленник), не увалень (грузчик) с рынка, он способен уловить важные моменты в том, как оформлено приглашение, не придавая большого значения гордому виду принёсшей послание остроухой девицы, разглядеть его суть. А ещё он отнюдь не дурак, чему порукой служит сбережённая им семья, то положение, которое он сумел обрести и удержать в общине беглых новгородцев, тот факт, что ведомая им община до сих пор существует на белом свете, а не погибла давным-давно в распрях с другими более многочисленными общинами нижнего течения великой северной реки, не пала под набегами свирепых вогулов и немирной самояди, не утеряла крепкого единства и не скатилась в дикость и деградацию, наконец, во многом благодаря дальновидности своего лидера, сумела не вступить на гибельный путь противостояния с пришельцами из Серединного мира, а наоборот, выторговала для себя неплохие условия существования внутри могучей державы. Защиту и процветание!

*

Клан не спешит сходу перекраивать, гнуть под себя самобытное сообщество новгородцев — накопив опыт прежних лет действует не спеша, давая им время привыкнуть к себе, к своим обычаям и порядкам, к той роли, которую среди пришельцев из другого мира играет магия и производные от неё, вроде разнообразных бытовых и ремесленных артефактов, самоходных кораблей и повозок, развитой медицины, скрепившим всю страну системам связи и распространения информации, давая им смириться, проникнуться мыслью о необходимости предстоящего им всем обучения в школе, хотя бы только ради возможности полноценно пользоваться многочисленными преимуществами, что может им предложить процветающая держава под властью Красного Дракона, без вреда для себя сорвать и вкусить плоды уже отчётливо проступавшей маго-технической цивилизации.

*

Принимая приглашение Афанасий не тянет, не испытывает терпение и расположение главного Дракона и очень мудро приглашает в качестве видока Полдона — достойно зарекомендовавшему себя изначальному эльфу он в какой-то степени доверяет, как минимум не опасается подлости с его стороны, к тому же желает получить в его лице нечто вроде фильтра между собой и абсолютно незнакомым ему, вызывающим вполне объяснимую опаску правителем клана. Насколько житьий человек понимает, Полдон хорошо знаком с Убийцей Богов, а тот в свою очередь хорошо знает загостившегося в усадьбе эльфа — возможно житьий человек излишне самонадеян, принимая желаемое за действительное, но Афанасий всерьёз надеется удачно и с пользой разыграть данный расклад.

А вот от поддержки Потапия ему с сожалением приходится отказаться — привести на личную встречу нарочитого телохранителя значит выказать явное подозрение в недобрых намерениях Главы клана и тем самым его оскорбить (в данном случае наличие при Драконе собственных телохранителей не принимается в расчёт, поскольку в отличие от Афанасия он правитель, а с правителей, как известно совсем другой спрос). Опытный гридень с пониманием относится к решению вождя и старого друга, ничуть не обижается на него, хотя ему конечно очень любопытно лично поприсутствовать на его встрече с Главой клана.

Вновь не сумевший устоять перед взглядом и слезами Афанасий вынужден поддаться страстным просьбам-мольбам и взять с собой вторую половину. Снаружи он недовольно хмурит брови, делает вид, что неохотно поддался откровенному шантажу, проявил жалость, но глубоко внутри рад её присутствию — поддержка жены очень для него важна. Несмотря на слёзы и бабскую суть он всегда глубоко уважал Ксению не только как любовь всей жизни, но и как верного товарища, в поступках и в мыслях всегда винился перед ней за всё то, что она вынуждена была пережить из-за него, никогда не забывал о явленном ей по отношению к нему участии и терпении. Афанасий твёрдо верит, без её поддержки он бы никогда не стал тем, кем стал, не добился бы того, что сейчас имел и вообще давным-давно гнил в могиле. Он не способен, не вправе запретить ей участвовать в Судьбе их общей дочки, их любимой младшенькой Марфы.

К слову, про то что жена сохранила христианскую веру, ему прекрасно известно, как и о том, что Ксения в меру возможного пытается передать её дочери. Афанасий знает об этом... да практически всегда, с тех самых пор, как он и прочие вятшие люди из беглецов-мятежников порешили отказаться от православной веры и вернуться к полузабытой вере предков. Возможно поступили так в порыве ещё не остывших чувств, в угаре по прежнему полыхавшей в них боевой ярости, возможно из страха за то, что они сотворили во время восстания, а может быть из желания окончательно отрезать себе дорогу назад, к эфемерному, но искушающему прощению и возвращению в родной город. Как бы то ни