быть, даже смотрит на них, круглый и полный, как эта луна: мир полон чудес и катастроф.

– Накрой стол в саду, – предложил он, и она спустилась по шаткой лестнице.

Круглый деревянный садовый столик, старый и неустойчивый, покрывали сухие листья. Ирис смахнула их рукой, вернулась на кухню, легко нашла тряпку, скатерть, тарелки, столовые приборы – ведь она знала этот дом, как свой собственный, помнила даже некоторые вилки.

– Ты давно здесь живешь? – спросила она. – Ты жил здесь со своими женами?

Несмотря на любопытство, она до сих пор не осмеливалась задавать серьезные вопросы о его взрослой жизни, сосредоточиваясь на их общем прошлом, боялась следовать за ходом его жизни после того, как их пути разошлись, из опасения, как бы тридцать лет, прожитые врозь, не пересилили их единственный совместно прожитый год.

– Моя жена – ты, – немедленно ответил он. – Других у меня не было.

– Как же! – усмехнулась она. – Ты всего-навсего дважды женился и завел двоих детей.

Он обжарил чеснок и помидоры, слил воду со спагетти и добавил их в сковородку.

– Факт, что я не остался ни с одной из них, в отличие от тебя.

– Этот факт можно интерпретировать по-разному, – поспешно возразила она. – Принимая во внимание смягчающие обстоятельства или нет.

– Женщины все и всегда интерпретируют по всей строгости, – усмехнулся он, передавая ей миску со спагетти в соусе. Потом принес на подносе бутылку вина, блюдце с черными оливками и плошку с мягким сыром лабане.

Когда они наконец уселись за стол, то услышали шорох приближающихся шагов. Ирис вздрогнула: может, это Микки, может, он последовал за нею сюда, прятался в живой изгороди? Но тут появился тощий кот с забавной озабоченной мордой.

– Заходи, Гулливер, все спокойно, – сказал Эйтан. – Итамара нет, можешь расслабиться.

Встав, он насыпал в миску под лестницей кошачьего корма.

– Итамар его немного достает, – объяснил он. – После того как он ночует у меня, кот всегда не в себе.

– А кто мама Итамара? – решилась наконец спросить Ирис.

– К сожалению, не ты. Помнишь, как мы были уверены, что ты беременна, после той совместной ванны у тебя дома?

– Конечно. Сколько страха было! Я сразу же после этого начала принимать таблетки.

Он тяжело вздохнул:

– У нас мог быть сын двадцати семи лет.

– Не сын, а дочь, – поспешно возразила она.

Он рассмеялся:

– Откуда такая уверенность?

– Потому что это должна была быть девочка, и мы бы назвали ее Мирьям.

– Это я уже сделал, – сухо произнес он, вытирая рот салфеткой.

Без бороды его красные от соуса губы были полностью видны на совершенно белом лице, отчего казалось, что он в гриме.

– Но не со мной, – сказала Ирис.

Собственное предательство по отношению к дочери внезапно показалось ей ничуть не менее коварным и жестоким, чем его предательство, и она поспешно спросила:

– А кто мама Мирьям?

Удивительно, но на сей раз он не уклонился от ответа:

– Ее зовут Сюзан, она гинеколог.

Ирис вздрогнула: значит, он действительно женился на врачихе и действительно искал ее! Значит, в рассказе матери не все сплошь фантастика, есть и правда. Как она сказала? Он женат на докторше, у него трое удачных детей.

– Вы вместе изучали медицину? – спросила Ирис. – Она натаскивала тебя перед экзаменами?

Он усмехнулся:

– Ясное дело, без нее я бы провалился.

Тема ему явно не нравилась, но Ирис отступать не собиралась, ведь ей, несмотря на все свои страхи, хотелось узнать абсолютно все: где они поженились, и где жили, и о чем говорили, и как занимались любовью, каким он был мужем и какой он отец. А еще хотелось посмотреть все фотографии, которые у него есть. Возможно, она снова, как и тогда, совершит ошибку, ни в чем не отделяя себя от него, но она желала быть с ним под хупой[21] и в супружеской постели, желала видеть, как его дочь выходит из чрева другой женщины. Побыть с ним рядом, раз уж им не суждено быть вместе навсегда. Но рассказывать о своем браке и детях ей почему-то не хотелось, особенно об Альме. Та родилась крошечной и очень красивой, но Ирис все равно смотрела на нее с разочарованием, потому что Альма не была той девочкой, которую она видела в воображении – длинноногой, голубоглазой и черноволосой; потому что Альма не была их Мирьям.

– Что еще ты хочешь знать? – спросил он. – Я же тебе рассказывал, разве нет?

Она посмотрела на часы. Ее девочка, похоже, попала в беду, нужно ее выручать, в искупление того самого первого, отстраненного и разочарованного взгляда, которым она когда-то посмотрела на новорожденную дочь. Но как сказать ему, что ей нужно уходить? И как уйти отсюда, из этого заброшенного сада, который принадлежал ей не меньше, чем ее нынешний дом, потому что в нем, благоухающем древесной смолой, все осталось таким же, каким знала его та девочка, которой была она сама.

Он снова и снова наполнял ее тарелку, ее бокал. Как ей вообще вести машину, когда побледневшая луна съежилась и повисла на дереве над ними, словно желтая слива! Мир полон чудес и катастроф, и сейчас Ирис пребывала на его чудесной стороне. Неудивительно, что ей трудно встать и переместиться отсюда на сторону катастроф. Но у нее не было выбора, и она встала, слегка покачиваясь, и подошла к Эйтану, цепляясь за шаткий стол.

– Куда ты? – спросил он, усаживая ее к себе на колени. – Просто невероятно, как ты стала похожа на мою маму!

– Это волосы и прическа, – сказала она. – Похоже на ее парик.

Но он покачал головой:

– И глаза, и что-то такое в походке. Это поразительно, я не понимаю, что со мной происходит, в каком я времени.

И он крепко сжал руками ее волосы, словно пытаясь снять парик, впился губами в ее губы, так что у нее перехватило дыхание, расстегнул пуговицы на ее блузке и опустил голову между ее грудей.

– Любимый, – шепнула она, – мне нужно идти.

– Не уходи, оставайся со мной, – прошептал он в ответ.

Когда она снова взглянула на часы, было уже за полночь. Тело переполняли его любовь, пламя их юности, рассыпающиеся сухие листья, обещания и клятвы, и давнее томление – ровесник их нерожденных детей. Ирис простилась с Эйтаном в сердечном смятении. Она тоже уже не помнила, кто она и в каком времени пребывает, откуда пришла и куда идет, должна ли она держать ответ и перед кем[22].

Въезжая в гору, Ирис почувствовала, как тревога набросилась на нее, словно разбойник с