предыдущими только масштабами.

Она украдкой глянула на часы. Через час она уже будет в машине, будет ехать к Эйтану. Если бы не надежда с ним увидеться, ей бы сегодня было не выдержать. Как она вообще жила столько лет без ожидания встречи с ним? Или же оно невидимо присутствовало, упрямое, неизменное изо дня в день, из года в год.

Наконец она выехала к нему, по дороге остановилась у магазина что-нибудь купить – но что? Как человек может быть настолько близким и в то же время незнакомым! Что он предпочитает – пиво или вино, красное или белое; сладкое или соленое; овощи или фрукты; сыр или мясо; чай или кофе? Она так мало о нем знает, даже меньше, чем о своей дочери. Поэтому, наверное, лучше выбрать то, что нравится ей самой: соленый сыр, хлеб с оливками, помидоры черри, грецкие орехи, красное вино. То, что они взяли с собой, когда гуляли в цветущей долине у родника, в тот единственный день весны, когда было еще не слишком жарко, но уже и не холодно, и воздух был наполнен медовым ароматом. В те далекие времена подростки не употребляли алкоголь – даже те, чьи матери медленно умирали. Ирис смутно помнила пачку простого печенья и пыталась найти его на переполненных полках. Но зачем? Она и так уже набрала слишком много для их короткой встречи. Ведь ей скоро предстоит ехать к Альме.

В предыдущий раз, больная и напуганная, она пробралась в этот дом как вор, а теперь направилась к подъезду по дорожке, машинально ведя рукой по живой изгороди, и нажала на кнопку звонка. Дверь, конечно, заменили, но на табличке рядом с нынешней фамилией Эйтана была и прежняя, времен его юности. Он немедленно открыл. В серых шортах и выцветшей футболке, он и сам точно соединял в себе молодость и зрелость: Ирис вновь поразил контраст между подтянутым молодым телом и постаревшим лицом. Но улыбка словно стерла с его лица прожитые годы.

– Рис, – нежно произнес он. – Мне кажется, что с тех пор, как мы видались в последний раз, прошло еще тридцать лет. Что ты принесла? Ты правильно делаешь, что на меня не надеешься. – Он усмехнулся. – Я ничего не успел приготовить, думал, что мы закажем что-нибудь или отправимся куда-нибудь поесть. Ах да, я забыл: тебе нельзя со мной показываться. Скажи своему мужу, что я был раньше его! Сколько у тебя для меня времени? Скажем, до полуночи? Я никогда не был с замужней женщиной, чувствую себя какой-то любовницей.

Ирис выкладывала еду на маленькой кухоньке. Как сообщить ему, что планы изменились, что она должна сегодня вечером отправиться к Альме? Ей совершенно не хотелось рассказывать ему про Альму, не хотелось отягощать этим бременем их хрупкую, такую юную любовь. Да и вообще рядом с ним Ирис не ощущала себя матерью, матери не способны на такую абсолютную и самодовлеющую страсть.

Как это не похоже на нее, впервые подумала Ирис, – вот так целиком отдаться чувству. Десятки лет она его не знала, живя между страхом боли и ненадежностью радости. Впервые ей пришло в голову, что, возможно, то же сейчас чувствует ее дочь. Не питает ли Альма к этому Боазу то же самое всепоглощающее чувство, приводящее к слепому повиновению, с содроганием подумала Ирис. Нет, не надо Эйтану ничего рассказывать, хотя он снова спросил, что ее так угнетает. А если бы она родила дочь от него, то сумела бы стать ей лучшей матерью – благодаря беззаветной любви к ее отцу? Возможно, но бывает и наоборот, когда чрезмерная близость между родителями не оставляет места для детей.

За эти годы, отвечая за сотни детей и общаясь с их семьями, Ирис перевидала немало разных вариантов. Иногда детям достаются остатки невостребованной в супружестве любви, иногда они выигрывают, иногда проигрывают: четких закономерностей не существует. Но Альма проиграла, вне всяких сомнений. Не только потому, что Ирис не любила ее отца всем сердцем, но и потому, что родила ее, когда все еще оплакивала прежнюю любовь. Значит, Эйтан во всем и виноват, значит, ему все можно и нужно рассказать, можно даже рассердиться на него, – но как на него сердиться, когда он так очарователен! Вот он открывает бутылку вина, которую она принесла с собой, и наливает ей в высокий бокал.

– Твое здоровье, моя красавица! Я так соскучился по тебе. Каждый день, проведенный без тебя, разбивает мне сердце.

– Твое здоровье! – ответила она, упиваясь словами, лучше которых на свете нет.

Разве не о таких словах мечтала она всю свою жизнь? Она выпила темного вина, чувствуя, как загорается лицо, как накатывает волна жара, напоминая о возрасте, о семье. Не слишком ли поздно она их услышала? Когда сладкие мечты сбываются в неподходящих обстоятельствах, они порой оборачиваются проклятием. Зачем ей эти слова сейчас, когда ее телефон надрывается, а на дисплее мигает имя «Микки»? Она не собирается отвечать. У нее есть полное право не обращать на него внимания, после того как он так обидел ее утром. И на свой возраст она не будет обращать внимания – ведь рядом с Эйтаном годы исчезают. Вот и боль внезапно исчезла, хотя Ирис уже несколько часов не принимала обезболивающее. Даже тревога о дочери рассеялась, когда она рядом с ним. Может быть, Шира действительно преувеличивает? С чего это вдруг «секта», «гуру»? Зачем верить необоснованным слухам?

– Твой муж разыскивает тебя? – спросил он, ставя большую кастрюлю с водой на плиту, и тихо добавил: – Оставь его, Рис.

Она взглянула на него в смятении:

– Что?

Он подошел к ней, трепещущий, словно мальчик, с горящими глазами:

– Послушай, я думал об этом не переставая все те дни, когда мы не встречались. С нами случилось что-то невероятно важное, Рис, ты понимаешь? Ты вообще понимаешь, что с нами случилось – вопреки всему, чуть ли не в самую последнюю минуту?

Она улыбнулась ему. «Конечно, понимаю, – хотелось ей сказать. – Это то, о чем я думаю все время, вместо того, чтобы думать о том, как помочь моей дочери, которая связалась с “типа таким гуру типа такой секты”».

– Мы получили второй шанс, – продолжал он, – третьего не будет. Нельзя его упустить. – Его пальцы гладили ее лицо, верхняя губа дрожала. – Вернись ко мне, Рис! Мы неспроста встретились снова после стольких лет: наша любовь никогда не заканчивалась, ведь то расставание было страшной ошибкой. Я думал, что выбираю жизнь, но для меня это оказалось самоубийством.

– Похоже, это была смертельная