Что-то неудержимое прямо-таки тащило Асотля в храм Тласольтеотль, скорее всего царящая там атмосфера изысканности и веселья, может, просто хотелось пообщаться с Тла-Тла, а быть может, магнитом тянули желания плоти, в конце концов, сотник был молодым одиноким мужчиной, «испорченным юношей», как непременно заметили бы ханжи.

– Ты чего улыбаешься? – Шочи пристально посмотрел на своего товарища. – Вспомнил что смешное?

– Нет. – Асотль помотал головой. – Хотя, если наш бывший командир, славный Есуакатль, кажется вам смешным, то…

– Неужели ты идешь к нему в гости? – удивленно поинтересовался Сипак.

– Да, он меня звал.

Здесь Асотль не соврал, славный воин Есуакатль, занимающий ныне высокую и почетную, правда временами довольно хлопотную должность заместителя «сиреневого» вождя (начальника одного из городских ополчений), его действительно звал. Недели две назад, на рождение внука. Сотник тогда не смог прийти – имелись какие-то неотложные дела, а скорее всего пьянствовал и было стыдно таким являться, но прислал с нарочным подарки и поздравление.

– Передавай славному Есуакатлю поклон, – улыбнулся Сипак. – Скажи, что мы его помним. Все наши воины.

– Передам, – Асотль пообещал это со всей возможной серьезностью. Действительно, к старому воину давно следовало зайти.

Но только не сейчас. Когда-нибудь потом. Позже…

Сейчас «испорченного юношу» манило иное… Кстати, в храме порока скорее всего ошивается сегодня и Касавач – еще один «испорченный», которого уже ничем не исправишь, разве только придется кастрировать на радость «рогатым» мужьям.

Таким образом отделавшись от друзей, Асотль свернул на темную аллейку и задумчиво почесал голову, раздумывая: идти ли в храм Тласольтеотль сразу или немного подождать, покружить по саду? Надо сказать, для такой задумчивости имелись все основания: не раз и не два уже сотнику казалось, что за ним кто-то следит. Кто? Купцы, шпионы-колуа? Хорошо, если так. А если люди Куэкальцина Четыре Пера? Не очень-то хотелось бы привести их к храму плотских утех.

Впрочем, очень может быть – все показалось, нервы…

Рассудив так, Асотль решительно направился на окраину… И тут вдруг услышал крик. Явно женский или детский – короткий, сдавленный, словно бы кого-то душили.

Молодой человек застыл, прислушался… Крик повторился. Рядом, за кустами, послышалась какая-то возня, плохо было видно – уже начинало смеркаться и садящееся за горами оранжевое жгучее солнце било прямо в глаза.

Вот снова крик:

– Помогите!

Асотль, уже не раздумывая, бросился бежать, жалея лишь об одном, что нет при себе верного макуавитля или хотя бы обсидианового ножа.

Быстрее! Еще быстрее.

Прыжок. Теперь раздвинуть кусты… Вперед!

Вот они!

То, что он увидел, напомнило Перепелкину-Асотлю до боли знакомое действо, происходившее иногда в конце семидесятых годов во время танцев сразу за сельским клубом: трое оболтусов явно пубертатного периода – лет по пятнадцати-семнадцати на вид, – разгоряченные парой бутылок портвейна (агавовой бражки, употребление которой для ацтекского подростка – смертный грех, за который вполне можно было угодить на жертвенник), раскладывали под кустом тоже не такую уж и трезвую барышню, на вид ровесницу опоросков. Барышня, явно предчувствуя что-то нехорошее, как могла, отбивалась и верещала:

– Пустите, пустите… Не надо!

В общем, ничего интересного. Опороски, верно, еще во время праздника не совсем адекватно восприняли благосклонные взгляды девчонки, а может, и не только взгляды, а еще и улыбку – кто знает? Перпелкин за свою жизнь навидался таких девок, особенно в ранней юности: вырвутся из-под мамкиной опеки, винишка выпьют, наденут юбку по самое некуда, еще и лифчик часто специально забудут – и пошли на танцы парней смущать! А потом вот верещат: ах, помогите-спасите, изнасиловали! Изнасиловали? Да что вы! А кто вас заставлял такую зовущую юбочку надевать? Не юбочка, а какая-то ленточка, задницу и то не прикроет. Ах, вы еще и кататься с ними поехали? На мотоцикле? Ой вы, девки, и дуры. Что же теперь кричите?

Вот так, похоже, и здесь…

– Что, не дает? – облокотившись о дерево, лениво осведомился Асотль. – Плохо просите. Лаской надо, лаской!

Опороски разом обернулись, один из них выхватил из-за пояса плоскую деревянную дубинку:

– Иди куда шел!

– Что-что?

– Говорю – проваливай!

Гопота – она везде гопота, хоть здесь, у ацтеков, хоть в каком-нибудь леспромхозе: с такими говорить – только время зря тратить, лучше сразу бить. Вот это они понимают!

Асотль и не говорил больше: развернулся и прыгнул, угодил в ногой в грудь одному… Второму… У третьего выхватил дубинку да как дал по заднице! Опоросок завыл, поспешно скрываясь бегством, его незадачливые собутыльники уже давно ретировались и лишь угрожающе кричали из-за кустов. Что-то типа: вот, попадешься ты нам пьяным да связанным… Знакомая песня.

А теперь, как и принято, несчастная барышня должна броситься на грудь своему спасителю…

Нет, не бросалась. Плакала. Можно сказать, рыдала, роняя в истоптанную траву крупные, словно брильянты, слезы.

Сотник сел рядом:

– Ну что ты, не реви.

Никакого ответа, только слезы полились еще гуще.

– Да не реви, говорю же! – Асотль обнял плачущую девчонку за плечи. – Хочешь, домой тебя отведу? Поди, боишься одна?

– Да, да, если не трудно.

– Да нетрудно…

Девушку звали Моуашчиканаль, для краткости – Мо. Была она очень молода, но уже вдовица, по здешним (да и не только здешним) понятиям – вполне самостоятельная женщина, домохозяйка. Муж – какой-то важный сановник – взял ее из деревни, батюшка с матушкой преставились два года назад, во время страшного голода, да и супруг их пережил ненадолго, поскольку был уже тривиально стар, пережил трех своих жен, а вот четвертую, молодую, увы, пережить не смог, не подфартило – плохо молил богов или молил хорошо, да не тех. В общем, умер, оставив безутешной вдове просторный двухэтажный дом с красивым садом и – как не преминула похвастать Мо – двадцать рыбачьих лодок, что промышляли рыбку на озере Шочимилько, принося сей честной женщине известный доходец, можно догадываться очень даже неплохой.

– А с молодняком что связалась? – вытянув на циновке ноги, добродушно поинтересовался Асотль. – Ай-ай-ай – такая солидная женщина, можно сказать дама.

– Да какая там солидная, – хлопоча у очага (интересно, а где же слуги?), обернулась вдовушка. – Я ведь еще молода… И…

Она вдруг устыдилась, замолкла – понятно, кому же хочется откровенничать с почти что незнакомым человеком, пусть даже со спасителем? Хотя, с другой стороны, только с незнакомцами откровенничать и можно.

– То есть, я так понимаю, любви захотелось? – усмехнулся гость.