Исповедь длилась долго. Когда, наконец, монахоткрыл дверь и в присутствии Ричарда Федоровича и сестры причастил больного,последний был так слаб, что все думали, что настала роковая минута.

Он умер, — прошептал, бледнея, РичардФедорович.

Но отец Алексей сказал, покачав головой:

Это не агония, а сон, ниспосланный Господомраскаявшемуся грешнику. Говорю вам, этот человек еще не приготовился к смерти,а потому должен жить, чтобы искупить грех и очистить свою душу.

Монах не ошибся. После нескольких часовглубокого сна силы больного возобновились из какого-то неизвестного источника.Улучшение в его состоянии было так очевидно, что смущенный доктор заявил, чтоесли такое состояние продержится, то выздоровление возможно, а через три дняобъявил его вне опасности.

С этого дня Иван Федорович стал быстровыздоравливать. Но если телу его возвращалось здоровье, то душа оставаласьбольна.

Хотя Иван Федорович сидел уже в кресле, тем неменее, он не хотел никого видеть и строго запретил принимать Доробковичей инекоторых других друзей, приезжавших навестить его.

Отец Алексей аккуратно навещал больного и одинумел вывести его из молчаливости, которой тот не нарушал даже при РичардеФедоровиче, об Ольге он ни разу не спросил.

Однажды, после обеда, монах сидел у ИванаФедоровича. Последний был в страшно раздражительном состоянии, котороевылилось, наконец, в горьких упреках тем, кто спас ему жизнь.

Я стрелял в себя, чтобы умереть! Неужели ясделал бы это, если бы мог выносить эту жизнь, в которой меня удерживают силой?

Отец Алексей покачал головой.

Другими словами, вы намерены повторить попыткусамоубийства? Неужели вы серьезно думаете, что со смертью все кончается, чтомыслящий принцип, оживляющий нас, превратится в горсточку праха? Или высчитаете себя достойным появиться перед Высшим Судьей?

Жизнь мне ненавистна!.. Я не могу жить!.. Ачто будет потом — мне все равно.

Потом явятся страдания и угрызения еще болеетяжелые, чем теперь. Если вы уж так хотите умереть, то зачем непременно умиратьтелесно? Попытайтесь умереть для порока и наслаждений, которым вы с таким жаромотдались. Умрите для светской жизни и для пустых увлечений, которыми вынаслаждались до пресыщения! Создайте себе новую жизнь в таких условиях, прикаких вы могли бы жить!

Я вас не понимаю, отец Алексей! Не от менязависит создать такие условия. Мне все надоело.

О! Без сомнения, вам надоело все, что даетразвращенный свет, в котором вы жили; но имеете ли вы понятие о том мире и тойгармонии, какие дают сосредоточение и молчание, молитвы в одиночестве, забвениесамого себя и строгая дисциплина души и тела? Посмотрите на меня: я кажусьодних лет с вами, а между тем, мне уже около шестидесяти, и я тридцать летпрожил на Афонской горе. Вот что значит чистая жизнь, освобожденная отстрастей!

Вы хотите, чтобы я сделался монахом? —пробормотал Иван Федорович.

— Да сохрани меня Господь требовать это!Хорошим монахом можно сделаться только по призванию; худых же у нас и без тогомного. Я хотел только привести вам пример.

Видя, что глаза Ивана Федоровича сделалисьвлажны, а губы дрожат, монах снял с себя старый почерневший деревянный крест ивложил его в руку выздоравливающего.

Этот крест завещал мне один старец-анахоретАфонской горы, который в течение пятидесяти лет молился, держа его в руке. Внем сосредоточена странная и благотворная сила, и, я никогда не расстаюсь сним. Но вам я его оставлю до завтра. Пусть душа старца Иринея поддержит вас ипоможет вам найти путь к Господу!

Монах, не дожидаясь ответа, встал и вышел изкомнаты.

Оставшись один, Иван Федорович почти ссуеверным чувством смотрел на маленький крест.

В долгие годы своей рассеянной жизни, весьпоглощенный удовольствиями и любовными приключениями, он окончательно забылБога, и религия для него была наружной формальностью. В течение несколькихминут он тщетно старался припомнить какую-нибудь молитву и вдруг, почтибессознательно, с его губ полились чудные слова молитвы Господней: «Отче Наш,иже еси на небесах».

Но по мере того, как с уст его лилась молитва,выражавшая все нужды и все обязанности человека, в нем все росла потребностьвознестись душой и достигнуть тогда Источника Небесного милосердия, о которомговорил монах.

Нетвердыми шагами он подошел к двери и заперее на задвижку. Потом, став перед образом Спасителя, висевшем в углу, и прижавк груди крест анахорета, он опустился на колени и стал молиться. Первый раз вжизни он смирился в глубине души, осудил себя и молил Создателя о милосердии,преклоняясь пред поразившей его Правосудной рукой.

Когда на следующий день пришел отец Алексей,Иван Федорович обнял его и попросил, чтобы он ежедневно уделял ему час длянаставительных бесед.

Я выхожу в отставку и хочу серьезно занятьсярелигиозными вопросами. Когда же я немного успокоюсь, то решу свое будущее.

Вечером приехал Ричард Федорович и был глубокообрадован серьезным спокойствием брата и нежностью, с какою тот принял его. Онсообщил ему, что скоро уезжает с семейством в Крым с целью лечения.

Вероятно Ольга и Ксения больны? — тихо спросилИван Федорович.

Ты угадал: Ольга была очень больна, но теперьона на пути к выздоровлению. Мы надеемся, что она окончательно поправится вновой среде, где ничто не будет напоминать ей о прошлом.

Когда она будет в силах вынести все это, скажией, что ее отец умоляет ее простить его и просит молиться за него.

Я уверен, что она уже простила и молится затебя, так как у нее ангельская душа, а ты и так достаточно наказан за невольноепреступление. Могу сообщить тебе еще одну новость: презренную женщину,похитившую твою дочь, разбил паралич, когда она узнала, что ее преступлениеоткрыто, и у нее отнялись руки и ноги. Да, Божественное правосудие приходитиногда поздно, но никогда ни одна вина не остается ненаказанной!

В прекрасное утро конца сентября мы застаемКсению Александровну со всем семейством на террасе чудной виллы близ Ялты наморском берегу.

Прошло три года со времени вышеописанныхсобытий, и эти годы оставили видимый след на наружности Ксении Александровны.Волосы ее побелели и точно серебряным ореолом окружают все еще молодое икрасивое лицо, хотя на него и лег оттенок покорной меланхолии. Леон и Лилииграют на ступеньках террасы с Борисом.

Борису уже двадцать лет; за исключениемсветлых волос, он живой портрет Ивана Федоровича.

Глаза Ксении Александровны с любовью покоятсяна этой группе, и на ее губах появляется улыбка всякий раз, как до неедоносится серебристый детский смех. Но еще чаще взгляд ее обращается в глубинутеррасы, где у балюстрады сидит на каменной скамейке Ольга. Молодая девушкаустремила печальный и задумчивый взгляд на дорогу, которая тянется по берегуморя в город. Около нее стоял Ричард Федорович и тоже смотрел в бинокль надорогу.