В той же, третьей редакции Петр совершенно самостоятельно, с большой глубиной юридической мысли разрабатывает взаимоотношения в сфере законодательства между административными органами, [т. е.] Сенатом и государственными коллегиями, и верховной властью. Определяя условия издания закона, Петр чрезвычайно тонко очертил степень участия административных органов в законодательстве, и в частности их право издания законов с временным характером при перерывах в отправлении верховной властью своих законодательных функций. Последний вопрос – один из важнейших во всех современных конституциях и парламентских порядках западноевропейских государств – был поставлен еще в начале XVIII века под влиянием требований жизни и самостоятельно разрешен Петром I в изучаемом указе.

Все административные органы при Петре могли и должны были проявлять законодательную инициативу в двух случаях: во‐первых, если норма, потребная при разрешении конкретного случая, неясно выражена в регламенте или уставе и, во‐вторых, если конкретное дело, встретившееся в практике административного органа, не может быть точно разрешено на основании закона, если оно не может быть подведено под существующие статьи закона. В таких случаях все административные учреждения, кроме Сената, не имели права не только разрешать окончательно дело, но даже и выносить постановления, подлежащие утверждению вышестоящими инстанциями. Они [административные учреждения] обязаны были «приносить» такое дело в Сенат для обсуждения его со всеми государственными коллегиями сообща. «Буде же в тех регламентах что покажется темно, – пишет Петр, – или такое дело, что на оное ясного решения не положено, такие дела не вершить, ниже определять, но приносить в Сенат выписки о том, где повинны Сенат собрать все колегии и о оном мыслить и толковать под присягой»[515]. При этом Петр подтвердил еще раз положение, которое проходило как основная норма через все его законодательство и неизменно осуществлялось им на практике – в управлении государством и особенно в законодательстве: «Однако ж не определять, но, положа на пример свое мнение, объявлять нам». И только после апробации царем, «когда определим и подпишем», норма печаталась, присоединялась к регламенту или указу и становилась источником действующего права.

При отлучении же из столицы единственного носителя законодательной власти – императора – Сенат и государственные коллегии, так же как и в первом случае, «положа на пример свое мнение», подписывают его и временно, до апробации верховной властью, разрешают на основании его текущие дела. [Возникший таким образом] закон являлся источником действующего права только до возвращения императора, а следовательно, имел временный, чрезвычайный характер. При возвращении императора к фактическому осуществлению своих законодательных прав эта временная норма или утверждалась им и тогда вносилась в регламент либо устав, или отменялась – и тогда теряла свое значение.

Изучаемый пункт указа 1722 года своеобразно формулировал право издания высшими административными органами чрезвычайных законов при перерывах в сессии законодательных учреждений [из] современных демократических западноевропейских конституций.

Такой порядок управления и законодательства Петр считал основанием устойчивости государства и поэтому установил за нарушение его высшую санкцию, «не смотря» на лицо и заслуги перед государством – «не помня никаких его [нарушителя] добродетелей прежних». И такая санкция была не пустой угрозой, а реальностью, так как в тексте указа законодатель ссылался на пример губернатора, князя Гагарина[516], оказавшегося «плутом» и повешенного публично за нарушение именно прав государственных. Из ссылки на памятную тогда всем казнь знатной персоны видно было каждому, какой опасности подвергал себя всякий, «без различия лица», следовавший «правилам гагариновым». В последних двух редакциях Петр предписал, чтоб этот указ всегда и везде, начиная от Сената и до последних судных мест, находился на столе на видном месте, «яко зерцало пред очми судящих». За нарушение этой нормы законодатель установил взыскание: «А где такого указа на столе не будет, то за всякую ту преступку сто рублев штрофу в гошпиталь»[517].

Подобно тому, как создавался указ от 17 апреля 1722 года, вырабатывались тексты и других коротких, но важных указов, например: указ от 4 апреля 1714 года об обязательности ведéния протоколов, о коллегиальном решении дел и о подписывании протоколов[518]; указ о порядке производства в чины воинские и гражданские[519], от 7 марта 1721 года; указ о сохранении внешнего порядка и чинности служащими государственных учреждений[520], от 22 января 1724 года, и другие.

Изучение законодательной выработки указа [от] 17 апреля 1722 года устанавливает время работы над ним – с 14 по 17 апреля – и наличие пяти редакций. Хотя этот указ и типичен для правотворческих приемов Петра I, но тем не менее он не столь сложен и обширен, как другие категории законодательных его актов, как, например: «должности», регламенты, уставы, инструкции, наказы и т. п. Для полного изучения приемов правотворчества при Петре I необходимо остановиться на составлении первоначального проекта и для этих последних законов.

Исследование истории текста отдельных крупных законов Петра обнаруживает, что приемы правотворчества при выработке последних ничем не отличались от законодательной работы над небольшими по объему, но важными по содержанию указами Петра I. В основном своем содержании, в принципиальных нормах, они выливались из-под пера законодателя сразу. Это объясняется тем, что Петр заранее обдумывал все, что нуждалось в законодательном определении. Занеся в свою записную книжку предмет или идею будущего закона, он продолжительное время вынашивал его в своем сознании и наконец набрасывал в основных нормах. Только после этого в дальнейшей работе над законом он уточнял его, обосновывал, развивал некоторые его положения, устанавливал санкции, писал свое введение – «объявление» к закону – и т. д., но никогда не колебался и не изменял положений первоначального проекта. Законодатель всегда был крепко убежден в полезности, своевременности и необходимости издания именно такого закона.

Проверим эти положения на конкретных примерах. Основные, принципиальные нормы, как ясно видно из сравнения первой и последних редакций, обычно содержались уже в первоначальном проекте. Определение круга дел и характера должности генерал-прокурора, обер-фискала, герольдмейстера было намечено Петром в основном сразу же в первом его наброске. Так, в первоначальном наброске «Должности прокурора Адмиралтейской коллегии», написанном лично Петром для проекта регламента этой коллегии[521], в I главе, были очерчены все функции этой новой должности, и в дальнейшем, с изменением номенклатуры, [они] были положены в основание «Должности генерала-прокурора при Сенате»[522] и «Инструкции обер-прокурору Синода»[523]. Основные функции прокурора Адмиралтейской коллегии состояли в том, чтобы: а) сидеть в совете Адмиралтейском; б) смотреть за исполнением Адмиралтейской коллегией своей должности, чтоб она «хранила, отправляла дела по регламентам и указам»; в) записывать все в свой журнал (пункт 1); г) смотреть накрепко, чтобы не только на столе дела вершились, но исполнены были на деле в положенные сроки; д) расследовать причины неисполнения постановлений коллегии; е) доносить об этом коллегии и, наконец, ж) вести книги для записи постановлений коллегии, ее указов и для отметок об исполнении по ним[524]. Те же функции были установлены и второй редакцией «Должности прокурора Адмиралтейской коллегии». Мало того, они повторены и в «Должности генерала-прокурора», редакции А[525], а также в шестой – Е – редакции (законе)[526].