Если первоначальный проект изучаемого нами закона не «управливал» основной идеи «Должности Сената», не определял надлежащим образом принципиальных вопросов его организации и деятельности, а содержал только второстепенные нормы, нехарактерные для Сената как для высшего административного и законосовещательного органа, то первоначальный проект Духовного регламента[559], написанный для другого высшего административного и также законосовещательного учреждения, наоборот, [оказался] богат нормами, характерными как для деятельности Духовной коллегии – Синода, так и для всей церковной политики Петра. С этой стороны названный проект надо признать счастливым исключением. Объясняется это двумя обстоятельствами: во‐первых, личностью автора проекта – Феофана Прокоповича, ученого богослова, получившего образование за границей, писателя, хорошо знакомого с церковно-общественной жизнью, искренно сочувствовавшего реформе Петра, и, во‐вторых, определенностью программы преобразований церкви у самого Петра и твердостью его в проведении мероприятий в этой области. Последние условия были, конечно, решающими. Не уменьшая нисколько личных дарований и заслуг Феофана Прокоповича при оценке его роли в реформе церкви при Петре I, исследователь не должен упускать из виду того обстоятельства, что Феофан был вызван в Петербург, оберегаем от напора врагов и недоброжелателей и, наконец, назначен вице-президентом Духовной коллегии – по выбору и воле Петра. Петром же ему было поручено, как хорошо усвоившему взгляды и намерения царя, составление Регламента Духовной коллегии.

Изучение мероприятий Петра относительно русской церкви, предшествовавших вызову Феофана в столицу, показывает, что они предопределили уже в значительной степени содержание большинства норм Духовного регламента. Официальная же отмена патриаршества и установление коллегиального управления церковью были подготовлены состоянием церковно-общественной жизни того времени, неспособностью церковно-административных органов стоять на уровне требований времени, опасностью сплотить все отсталые элементы вокруг главы церкви против нововведений царя и общим духом реформы Петра. Для церкви – как [для] общественной организации – Петр не находил оснований делать исключения. Приведем свидетельства источников, подтверждающие высказанные нами положения.

Основное содержание Духовного регламента было предопределено знаменитым актом Петра I, которым царь с характерными для него наблюдательностью, практичностью, широтою общественного кругозора и смелостью поднял руку на старинное московское религиозное мракобесие, каковым, по его выражению, «наш народ весь заражен был». Мы имеем в виду замечательный акт Петра, в котором он с обычным лаконизмом, на двух листках, перечислил основные язвы тогдашнего русского благочестия, – «Пункты в прибавку исповедания архиереом перед поставлением». Первый набросок закона, написанный лично Петром, находится в делах его Кабинета[560].

Этот черновик, состоящий из шести пунктов, имел своей целью искоренить пороки и преступления, «чтоб бесчестия имени божия не было от безделных тунеядцев». Вот эти основные пороки древнерусской церкви по «Пунктам» Петра: 1) злоупотребления епископов правом отлучения от церкви; 2) жестокое обращение их с противниками церкви – «с кротостью и разумом поступать, а не так, как ныне, жестокими словами и отчуждением»; 3) бродяжничество монахов – содержать монахов «по их правилом, не дая странствовать, скитаться из монастыря в монастырь»; 4) построение церквей сверх меры – «церквей для прихоти не строить ‹…› но у доволного прихода»; 5) умножение с корыстной целью числа церковников – «попов для прибытку не умножать, ‹…› но для паствы нелицемерно»; 6) бродяжничество сборщиков на построение храмов и на их нужды – разрешать лишь «со свидетелством и грамотою за своею рукою и печатью». В двух следующих редакциях были прибавлены еще два пункта: 7) мракобесие и идолопоклонство – «Учить и запрещать, дабы расколов, суеверия и богопротивного чествования не было, дабы неведомых и от церкви не свидетелствованных гробов за святыню не почитали; и притворных беснующихся, в калтунах, босых и в рубашках ходящих, не точию наказывать, но и к гражданскому суду отсылать, и протчих под образом благочестия притворных и прелестных дел от духовного и мирского чина не принимали; дабы святых икон не боготворили и им ложных чудес не вымышляли»; 8) вмешательство в мирские дела и обряды – «В мирские дела и обряды не входить ни для чего»[561].

Эти пункты – дополненные Феодосием Яновским по указанию Петра, исключительно с точки зрения церковно-правового оформления, – были пересланы царем местоблюстителю патриаршего престола Стефану Яворскому с категорическим предписанием присоединить их к существовавшему тогда тексту клятвы епископов: «…которое велите присовокупить к настоящему»[562].

Таким образом, рассмотренные пункты еще до появления Феофана Прокоповича в столице уже были клятвенно подтверждаемы епископами при их поставлении, а при написании проекта Духовного регламента послужили для его автора главным источником, как не раз указывается и в самом его тексте. Достаточно прочесть в нем об обязанностях епископа и сравнить их с пунктами Петра в дополнение клятвы епископов, чтобы увидеть, что основные требования Петра для автора первоначального проекта были критерием – «мерилом праведным», с которым он подходил к разрешению религиозных и церковно-общественных вопросов.

Предрешен был также до прибытия Феофана Прокоповича в Петербург [и] вопрос об отмене патриаршества в России. Если оно было установлено государственной властью в конце XVI века в целях национально-политического возвеличения Московского государства, то в начале XVIII века оно, вследствие изменившихся экономических и общественно-политических отношений, уже не служило возвеличению, а задерживало развитие государства и русской культуры вообще. Патриархи московские проповедовали превосходство московской веры и обрядности, презрение к иностранцам, призывали к национальной исключительности и замкнутости. Таким горячим призывом предпоследнего патриарха, Иоакима, к царям Петру и Иоанну – всего за десять лет до торжественного манифеста Петра I о вызове из Западной Европы иностранных специалистов для преобразования русской армии – было предсмертное завещание патриарха «во имя господне» возбранить «в их государских полках над служивыми людьми и во всем их царствии проклятым еретикам, иноверцам, быти началниками»[563]. И последним, уже, так сказать, загробным словом, после обращения к Богу – «Отче, в руки твои предаю дух мой», – он умолял царей: «…новых латинских и иностранных обычаев и в платьи премен по-иноземски не вводити»[564].