Во второй половине дня нас ждал еще один сюрприз. В коридоре послышалась быстрая ходьба. Мы испугались, решив, что снова пришел последний час. Я неподвижно лежал на нарах. Мне было все равно. Мне впервые захотелось, чтобы со мной покончили. Но произошло нечто неожиданное.

Меня и еще двадцать пять человек вывели из камеры во двор тюрьмы, где уже находилась большая группа заключенных. Я удавился, что часовые были только на вышке. Заключенные стояли группами и говорили о том, что нас ожидает. Никто не понимал, что происходит. Я заметил своего друга Георга и подошел к нему. Георг обнял меня и испугался моего вида. Я рассказал ему, что со мной. Я не мог стоять на ногах. Георг положил на землю свою телогрейку и посадил меня на нее.

Число заключенных во дворе все увеличивалось. В последней группе я заметил и Йозефа Бергера. Он подбежал ко мне и спросил, что случилось. Все говорили, что я выгляжу очень плохо, но я видел, что и другие выглядят не лучше. Особенно Йозеф был похож на только что поднявшегося из могилы. Все считали, что нас переводят в другую тюрьму. Ведь никого из нас еще не судили. А некоторые утверждали, что нас повезут на кладбище и расстреляют.

Наконец открылись массивные ворота тюрьмы. С другой стороны мы увидели большой отряд вооруженных до зубов конвойных. Они держали на поводке собак, которые при виде нас сразу же стали лаять.

Офицер принял у начальника тюрьмы целую кучу документов.

Мы двинулись в колонне по пять. Заметив, что меня поддерживают два товарища, начальник конвоя спросил, что со мной. Георг объяснил ему, что я тяжело болен. Мне пришлось выйти из колонны. Тут же одна собака, ощерив зубы, бросилась на меня. Конвоир задержал ее в последний момент.

Начальник конвоя объяснил начальнику тюрьмы, что он не может меня взять, так как я не могу идти пешком. Я слышал этот разговор и попросил офицера все-таки взять меня. Он на это ответил:

– Дорога очень длинная, и я не желаю, чтобы из-за вас вся группа шла три часа.

Друзья, поддерживавшие меня, сказали начальнику конвоя, что приведут меня к цели без опоздания. Только после этого он согласился.

– Внимание, заключенные! – громко произнес начальник конвоя. – Во время марша запрещено разговаривать, переходить с одного места на другое. Шаг влево, шаг вправо будет рассматриваться как попытка к бегству. Конвой будет применять оружие без предупреждения…

Затем он повернулся к конвойным:

– Конвой, оружие к бою!

Конвоиры сняли с предохранителей автоматы и винтовки.

– Вперед марш!

Одновременно с нами двинулся и конвой. Залаяли собаки. Мы пошли в противоположном от кладбища направлении. В рядах заключенных послышался вздох облегчения.

Несмотря на болезнь, я чувствовал себя лучше, но это продолжалось недолго. Вскоре я почувствовал страшные боли и не мог идти. Я едва не упал, товарищи с трудом удерживали меня на ногах. Начальник заметил сумятицу в рядах и приказал остановиться. Когда он приблизился, мои спутники сказали ему, что мне очень плохо. Он разрешил мне сесть на землю и немного отдохнуть. Через пятнадцать минут он подошел ко мне и спросил:

– Как вы себя чувствуете?

– Мне уже лучше.

Только после того, как я ему сказал, что уже отдохнул, он приказал двигаться дальше.

Через несколько сот метров я снова ощутил слабость. Я опять не мог сделать ни шага. Подошел начальник конвоя. Я попросил у него разрешения выйти из колонны. Получив разрешение, я вышел вместе с поддерживавшими меня друзьями. Из меня брызнула струя крови. До меня донеслись слова заключенных:

– Этому недолго осталось.

Мне было все равно. В тот момент я был бы счастлив так и остаться на этом месте. Но следовало идти дальше. Колонна двигалась медленно, и начальник несколько раз подходил ко мне, спрашивая, могу ли я идти. К баракам мы подошли уже в сумерки. Это были казармы лагерной вахты. Мне показалось, что прошла целая вечность прежде, чем мы обошли ограждение из нескольких рядов колючей проволоки. Вдоль проволоки возвышались караульные вышки, на крыше которых были установлены прожектора, освещавшие проволочное ограждение.

Наконец мы добрались до массивных деревянных ворот. Над ними висела табличка: «Норильлаг НКВД СССР, VII лаготделение». Мы остановились у ворот. Начальник конвоя пошел в караулку, помещавшуюся у входа. Довольно быстро вернувшись, он вызвал меня из колонны. Друзья отвели меня в караулку, где уже находился врач. Он спросил, что со мной. Я ответил, что у меня боли в желудке и понос. Пощупав мой пульс, врач сказал начальнику:

– Его нужно немедленно отправить в больницу.

Начальник ответил, что это не его дело, что он должен, прежде всего, передать меня здешнему начальству, а оно пускай делает со мной, что хочет. На вопрос врача, можно ли меня сейчас же отвести в амбулаторию, начальник ответил, что он этого разрешить не может. Мне пришлось выйти в коридор. Съёжившись, я улегся в углу, потеряв счет времени. В полусознательном состоянии меня положили на носилки и отнесли в амбулаторию. Врач дал мне порошки, которые я тут же проглотил. В амбулатории я лежал до полуночи. В полночь пришел служащий лагерной канцелярии и сообщил врачу, что мне нельзя здесь оставаться и что меня следует сейчас же отвести в тюремный барак. Врач не спешил выполнять приказ и оставил меня в амбулатории до утра. Он часто подходил ко мне и спрашивал, как я себя чувствую. Медсестра принесла горячий чай. Утром пришел начальник санчасти. Врач доложил ему о моем тяжелом состоянии, употребляя при этом непонятные мне латинские выражения.

Когда начальник санчасти сказал, что меня следует отправить в больницу, врач ответил ему, что он хотел сделать это еще вчера, но лагерное начальство ему не разрешило. Начальник санчасти пошел к начальнику лагеря. Вернувшись через некоторое время, он произнес:

– Вы, должно быть, совершили что-то страшное, поскольку мне не удалось уговорить начальника разрешить отправить вас в больницу.

Тут пришел лагерный погоняла и в сопровождении врача увел меня из амбулатории. Мы шли между рядами двухэтажных побеленных бараков. Весь лагерь казался вымершим. Проходя мимо большого деревянного здания, я заметил, как из трубы валил дым. Это был первый знак того, что здесь живут люди. За кухней виднелось глубоко посаженное в землю здание с маленькими решетчатыми оконцами. Здание было окружено двумя рядами колючей проволоки. Это – карцер.

Вскоре мы пришли к цели. Посреди узкого и очень длинного двора стоял большой деревянный барак. Окна его были перекрыты досками, а кроме того, покрыты решетками. Двор окружен проволочным ограждением. На каждом углу стояла караульная вышка. Лагерный погоняла позвонил в караулку, оттуда вышел какой-то человек, и погоняла вручил ему записку. Прочитав ее, человек открыл ворота.

Врач объяснил часовому, что я болен заразной болезнью, и потребовал изолировать меня от остальных заключенных. Часовой в ответ громко рассмеялся и ответил, что здесь есть лишь два больших помещения на пятьдесят человек, но сейчас в них находится более ста пятидесяти заключенных, поэтому ни о какой изоляции не может быть и речи.