в доказательство сунул гостям наскоро замотанную, уже изгвазданную бурым повязку. — Лютая зверюга. Перепуганный, побитый, а жалит, змейство… Ещё и, как очухался, повадился, паскудина, мясо у Йермоша таскать. Этот косоглазый думал — крыса, ловушек на него понаставил. Да сам по темноте на них и напоролся. Бестолочь слепая. Хорошо, всего три дня у нас этот… Адалин «гостил».

Астаз решил слегка притормозить. Ложь, набирая обороты, делалась всё более нарочитой. Хотя в отношении фактов Смотрящий и не лукавил, излишне бравурно излагать в присутствии канцлеровых прихвостней без риска оказаться уличённым хоть в чём-нибудь не следовало даже собственное имя.

— Три? — тотчас «принюхался» Хизель.

Младший Тэрглофф тоже подобрался. Стойка Валдэна убедила окончательно: вампир пожал плечами и пьяно ухмыльнулся.

— Ну, вроде. Князь весть… а сегодня который день? Я тут слегка занят был. После «седмицы» в порядок приводил… э-э-э, всё, — Астаз порадовался удачно пойманной формулировке и малодушно придержал пояснения. Но на успех сильно не рассчитывал. Слишком уж ехидно и проницательно щурился младший Тэрглофф, гаденько кривил губы русый Родмунд.

— Не следил я за ним, в общем, — закончил смотрящий с нарочито хмельным видом.

— А напрасно, — назидательно отметил канцлерёныш.

Астаз скрипнул челюстями, чувствуя, как напрягается и без того зудевшая кожа вокруг глаз. Вообразить выражение не составило труда. Валдэн прекрасно знал, как бесит эта физиономия собеседников, особенно титулованных, вроде надменного папеньки или самодурствующего деда-советника. Или сих славных защитничков порядка со справедливостью, властью облечённых, но здравомыслия не удостоенных. В виду чуждости самого понятия как делу высочайшего надзора, так и самому ярому блюстителю, заправлявшему процессом.

Иначе чем объяснить лихую придурь, с которой изничтожался народ?

И неужели невдомёк улыбчивой паскудине, что рано или поздно надоест жителям долины кровавый балаган. Найдётся какой-нибудь очередной Кэрдзэн или Таридон. Да хотя бы тот же Фладэрик. Взбесится окончательно, пресытившись монаршими прелестями, плюнет на остатки фамильной гордости и устроит властям предержащим танцы с бубноплясками. Валдэн, к примеру, не погнушался бы. Ведь и непонятно толком, что его, Астаза, допрежь останавливало. Уж точно не пылкое и безответное жизнелюбие.

Смотрящий вперил потяжелевший, неожиданно прояснившийся от хмельной поволоки взгляд в липкую столешницу.

Ненависть и презрение к избирательной бесхребетности собственного нрава неизменно сводили на нет эффект исчадий Йермошевых погребов. И ладно бы последовательно бесхребетность эта проявлялась: сидел бы в поместье, олениной потчевался, медки духмяные прихлёбывал, по охотам с егерями разъезжал, батюшкины вздохи да дедовы бредни смиренно слушал, матушке-лиходейке улыбался. Нет, куда там… Приспичило ведь.

— …Мессир? — кажется, Хизель, гадость чуткая, взывал уже не в первый раз.

Астаз для порядка икнул и потряс головой. Изображал лёгкое одурение он старательно, но уже не столь убедительно. Нарочито бессмысленно хлопал зенками, будто большеглазого «дружище», под дверью с испугу костеневшего, невзначай пародировал.

— Аюшки?

— Возможно, нам следует несколько освежить вашу память? — с леденящей душу учтивостью промурлыкал Тэрглофф.

Ланброк окончательно сбледнул с лица верхом на обетованном сундуке. Родмунд согласно кивал, размеренно и величаво. К пробрезжившему аромату клещей принюхиваясь и дыбу предвкушая, Валдэн неожиданно для самого себя расхохотался:

— Да она, похоже, околела! Память моя. Вы как по части некромантии?

Глава 4. Хозяин рода

Мутное видение отдавало ржавым металлом и отпускать из липких лап так сразу не хотело. Старший Адалин удержал естественное желание схватиться за саблю, а то и наговором вслепую шарахнуть: в стылом мареве нетопленной, напоминавшей отшельнический застенок спальни отчаянно смердело притираниями. По комнате в самозабвенном упоении, достойном крепкой оплеухи, порхало некое создание, напоминавшее одну из Трясовиц.

Фладэрик приподнялся на локтях, сипло прокашлялся и запоздало сплюнул сердитое «сгинь, лихо». Замковые привидения отличались завидной общительностью. Но даже они себе подобного не позволяли. Эфемерная дрянь и на вид отличалась придурью, тут не одни манеры подкачали. Лиловая напасть бултыхала полупрозрачными шелками, стать имело истончённую, а волосы — неправдоподобно длинные, водорослями извивавшиеся вкруг блёклого черепа под гротескной короной. Тварь зашипела и потекла навстречу насмешливо оскалившемуся Упырю, у самой койки распавшись белым пеплом. Фладэрик стряхнул с груди ошмётки привидения и почти услышал, как хихикает в кряхтящей Башне клятый Эльзант.

Дурацкие шуточки Сполоха отличались записным сумасбродством. Но развлекали. Ведь чопорная, обледеневшая в фанаберии Роза исправно наполняла сердце тягостной тоской.

Так что к брату старший Адалин вышел в самом благодушном настроении. Радэрик уже успел навернуть кружок по замку и принарядиться в новенькое, ещё более изощрённое платье, что отрока превращало в кружевное исчадие дамских грёз, осиянное изобильными мандрагоровыми эликсирами. А ещё младший приволок с собой какой-то свиток и, поджидая заспавшуюся родню на сундуке, уткнулся в оный носом. Основные подозрения вызывала вопиющая романтичность писанины, явно не случайно образовавшаяся при активном участии свечки, розовой воды и, возможно, наговоров. Все паскудные приметы любовной эпистолы сходились. Даже ленточка присутствовала.

— Здравствуй, Радэрик, — едва дрогнул углами рта Упырь и подошёл к окну. Тяжёлые рамы, подёрнутые изморосью, источали лютый хлад. Старший Адалин тронул заиндевелое стекло: весна весной, а в долине ночами подмораживало. Нет, до Остры-Зари79 поблажек ждать не приходилось. Как бы погода хвостом ни крутила, а студёные сквозняки пригоняли с Лунного Кряжа и из Сизоледья за горами потустороннюю стынь.

— Здравствуй! — серебряным колокольцем отозвался отрок, проворно свернул свиток и подобрался для броска наперерез.

Фладэрик предусмотрительно обернулся, но младший кидаться на шею брату, видимо, раздумал: удручённо склонил набок отороченную блестящими кудрями голову. — Ты что, не менял… э-э-э… наряд?

«Наряд» облачение напоминало в последнюю очередь. Упырь удивлённо покосился вниз:

— Это свежая рубашка, — от неожиданности пояснил он.

Радэрик округлил и без того огромные глазищи:

— Но туника! И твой кафтан!

Кафтан так и валялся б на полу, кабы не рачительность неслышного и незаметного Норбера, перенёсшего его в хозяйскую опочивальню, где старший Адалин, стряхнув приставшую солому, по пробуждении вновь натянул расшитую беду.

— А… что с ними должно было случиться? — уточнил Фладэрик и злорадно вообразил варианты. Получалось презанятно: не то Айрин погрызла, не то Советник из мести оплевал. — Оставь, Радэрик. Что это за свиток?

— О! — проворно вспыхнул отрок. — Это… поэма!

— Потрясающе, — прохладно оценил Адалин и отошёл к камину.

В поленнице поджидали своего часа опрятные, дымчато-золотистые дубовые чурбачки. Упырь присел на корточки, выбрал парочку и покосился на притихшую юность, усердно полыхавшую ушами за его спиной. Растопкой в покоях обыкновенно занимался Готгард, ещё один принаряженный домашним челядинцем ратник из отцовской дружины, но Фладэрик за годы обитания в Алой Башне отвадил упырей являться в комнаты без спросу. Но присутствие младшего господина внесло некоторые коррективы: призванные челядники исполнительно приволокли снедь на подносах, окропили чем-то