могильников Голоземья обслуживавшая её сдыхоть. Ясновельможная братия мало интересовалась жизнью слуг. Хозяйственная возня их не занимала. Как, впрочем, и многое другое.

Адалин напряжённо потёр зажившую, наконец, бровь и сосредоточенно пересчитал мглисто-бурые ёлки.

— Что, даже не спросишь про мой план? — насмешливо уточнил Корсак.

Упырь с непроницаемым видом покосился на рыже-бусого Советника и пожал плечами.

— Полагаю, он существует.

Эзра, всё так же иронично щурясь, с вивисекторским любопытством пялился в ответ.

— А мессир Советник достаточно проницателен, дабы сохранить его при себе, — заключил Адалин и растянул губы в холодной улыбке, мало напоминавшей любезную.

Неизвестно чем позабавленный Гуинхаррэн живо покивал:

— О, да, мессир Советник достаточно проницателен. И заметь, он даже не просит подробностей.

Фладэрик поморщился, изобразил досадливое непонимание, которого Эзра, видимо, ожидал. Корсак тряхнул пепельно-рыжей шевелюрой. Узкие, тёмные щели глаз не смеялись.

— Донос. Ты, я полагаю, прочёл его, пока обследовал покои Её Величества.

Упырь легко поклонился, отчего въедливая ухмылочка командира сделалась ещё ехидней. Лицо источало скабрезность, будто свежие соты — мёд.

— Как тебе это удаётся? — вопросил Эзра почти с восхищением.

— Она довольно легкомысленна в некотором отношении.

Ветер рассеянно чесал хвойные шапки могучего королевского бора, ёлки дремотно раскачивались под пальцами-сквозняками, шуршали скрипучими стволами пушистые сосны. Над чащей, блеща конопатой черепицей, едва различимые зыбкими лучинами-росчерками, высверкивали кровли башен, шпили и флюгера.

Эзрэль расхохотался.

Упырь едва поборол желание смазать соплеменнику по физиономии и удивлённо обернулся. Но хитро блещущие зенки Советника смотрели с неподдельным восхищением. Гуинхаррэн, слегка откачнувшись, демонстративно разглядывал прелагатая и мину корчил красноречивую. Фладэрик высокомерно вздёрнул подбородок.

— О, нет-нет! — бравурно воздел ладони Советник. — Не надо испепелять меня взглядом. Я совсем не это имел в виду.

Язвительное покаяние насквозь проросло издёвкой. Но Упыря отчего-то проворно охладило. Адалин лишь скривил губы и машинально положил ладонь на пояс, запоздало констатировав отсутствие сабли. Эзра характерный жест приметил и фыркнул.

— Воистину, доблестный муж, краса и гордость. Вопрос только, чего, — интонация неуловимо переменилась.

Советник запрокинул голову, любуясь кружившими в поднебесье созданиями. Возможно, отпущенными на охоту обитателями птичника. Или исчадиями чародейского зверинца. Что, само собой, не сулило добра легкомысленным и легковооруженным зевакам.

— Я говорил не про кабинет, Адалин, — пояснил почти с тоской подданный. — Даже не про высочайшее внимание и милости. Страсть Её Величества, которую ты так ловко подогреваешь, объяснима. — Фладэрик скрипнул клыками, но предпочёл не прерывать. А Эзрэль, прозрачными облаками налюбовавшись, взглянул на прелагатая крайне серьёзно. С настораживающей искренностью, обыкновенно чуждой его сухощавому лицу. — Меня завораживает другое. Ты — старший сын Тайдэрика, по праву рождения наследник Адалина. Благородный. Достойного рода и блестящего воспитания, гвардеец Стяга, Высший. Не отпрыск каких-то местечковых хозяйчиков, запаршивевших ленников или обнищавших динстманнов. Не какой-нибудь Блодвэн, Гартэм, Тэрглофф, даже Гуинхаррэн… — Корсак невесело осклабился. — Как ты стал этим?

— «Ублюдской тварью» Её Величества? — Упырь оскалился, подставил сведённые судорогой скулы пропахшему металлом и сырым гранитом сквозняку. Снизу, со двора, тянуло подвальной сыростью, скисавшим вином, прелым сеном и навозом, но ветер нёс с гор иные ароматы. — Так на твоих глазах всё было.

— И то верно, — кивнул Советник. — Только это лишь первая часть моего вопроса. Речь о другом. Как ты сумел… пересилить клятву? Обет гоминиума — не просто блажь, игрушка впавших в маразм Магистров, — рассуждая, Эзрэль всё качал головой и устало разглядывал плиты могучей кладки, зубцы и скосы бойниц. Как будто избегал смотреть на мрачно сощурившегося соплеменника. Адалин тоже вернулся к натурным наблюдениям. — Эту клятву нельзя нарушить, во всяком случае, без последствий. Что бы там ни пел Тэрглофф в своих наветах. Никто, даже твои юношеские дружки-заговорщики, не смогли перешагнуть через неё. Именно так разоблачили «кружок Кердзэна».

Адалин незаметно перевёл дыхание. Эзрель неспроста помянул кружок.

Обет гоминиума, нерушимая клятва верности, что колдовским клеймом ложилась на присягнувших и защищала Чёрный Трон. Присягали так или иначе все. И недовольные потом проворно попадались. Но вечные подозрения канцлера Двора, пытки и поиски злоумышленников не давали Упырю покоя. По всему выходило, венценосной есть, чего опасаться, вопреки молве.

— Однажды поклявшийся в верности, прошедший ритуал и принявший на себя знак монаршей милости — не в силах противиться. Как бы отчаянно ни ненавидел. Обычно, — повременив, добавил Эзра, всё ещё надеясь на ответ.

Упырь не реагировал долго, будто вовсе окаменел. Но в лице Второго Советника он обрёл «собеседника» достойного. По субъективному мнению самого Фладэрика, достойного, как минимум, личного болта в грудь. Потому, в конце концов, пришлось повернуться. И осчастливить:

— Отчего мессир Гуинхаррэн так уверен, что я сумел?

— Но, — заметно опешил тот. Аж полы корзня, тотчас ветром подхваченные, выпустил. — Разве… На что ты тогда вообще надеешься? Это самоубийство?

— Самоубийство — это королевские шалости и вельможные бредни, — отрезал Адалин.

— И ты позволишь Радэрику пройти посвящение и гоминиум? — Настолько непритворно ошарашенным Советника видали немногие.

Почти польщённый, Адалин лишь пожал плечами:

— Я — верный слуга дивноокой. Зачем мне нарушать гоминиум? Или препятствовать… отроку в кудрях.

***

Несмотря на подкупающую убеждённость, ушлый Корсак, скорее всего, не поверил. А Фладэрик поленился усердствовать. От недосыпа. И неожиданно впал в настроение дремуче тягостное, под стать ёлкам. Почему, обнаружив в палатах по возвращении прикорнувшее на сундуках елейно-шёлковое чудо, свернувшееся уютным калачиком и трогательно подпиравшее ладонью щёку, откровенно рассердился.

Брат застенчиво укрылся вышитым кафтаном и сладко, до обидного беззащитно, спал.

Упырь, брезгливо сбросивший свой ещё на пороге, постоял над отроком. Каштановые кудри милосердно прикрывали нежное лицо. Фладэрик протянул ладонь, но, так и не коснувшись, отдёрнул руку, устало щипнул себя за переносицу и отвернулся. Дивное творение студармских менторов, взращенное на сонетах, альбах74, бесконечных ле75 и рыцарском самодурстве, не заслуживало грядущих бед. Старший Адалин всё тёр немевшую от усталости физиономию и бессознательно опустился на пол подле сундука. Привалился спиной, развлечения ради припомнил наиболее занимательные сюжеты — фаблио, кочевавшие по городам да весям вдоль Окуня. Про Благородного — или какого-то еще, возможно, Слепого или Покалеченного за правое лево — Барсука. Премудрую Выпь и Бодрую Ондатру. А то и Подпаска смекалистого, вместо господских коров мавок похотливых на выгоне собиравшего. Чем не развлечение? Сейран той дичью много вдохновлялся, когда вирши скабрезные сочинял…

Над Мрачными Холмами разверстой пастью исполинского дракона багровел и наливался пурпуром закат. Густой и жуткий, как похлёбка людоеда. Точно зарево огромного пожара, исхлеставшее зарницами вересковую пустошь. Голоземье купалось в солнечной крови, отчаянно скреблось иссохшими стеблями, затканное ржавым мхом и бурым очеретом. Вечерние Холмы завораживали опасным, злым великолепием, но это не походило ни на один, даже