от страха, как по команде, ухватившись за борт и рискуя перевернуться, начали вопить. Ольга бегала по берегу и кричала: «Не бойтесь, мы сейчас дедушку позовём!» Но они, вытаращив глаза, кричали, как безумные. И тут на меня напал смех. Упав в траву, я хохотала и никак не могла остановиться. Ольга помчалась за дедом Егором. Тот, прихватив своих пятерых борзых, прибежал спасать внуков. Собаки по его команде бросились в воду. Дед Егор вытянул лодку на берег, а нас с Ольгой в назидание огрел крапивой.

В деревне ничего нельзя утаить, и, когда вечером вся семья собралась за столом, тётя Таня спросила:

– Так как же малыши оказались в лодке?

– Залезли сами… – ответила Ольга. – Могли и утонуть, мама… А эта дура смеялась.

И указала на меня пальцем.

Я не знала, куда деться от стыда. «Ну, – думаю, – завтра меня отправят домой».

Но тётя Таня неожиданно взяла меня под защиту:

– Оля, у людей в таких ситуациях бывает самое непредсказуемое поведение – одни плачут, другие суетятся, а на некоторых нападает истеричный смех.

Когда мы готовились ко сну, она сказала:

– Не верю я в твой истеричный смех! – и показала фигу.

– Это твои проблемы, – ответила я, возвращая фигу обратно.

Дети в деревне, в отличие от городских, общаясь с природой, значительно раньше знали о тех сторонах жизни, о которых им не положено знать до определённого возраста. Наблюдая животных, они воспринимали эти отношения как что-то естественное, чего стесняться не следовало. В свои семь лет я была совершенно неискушённой. Ольга, моложе меня на год, всё знала о сексе и поделилась этими секретами со мной. Одного урока, однако, было недостаточно. Я всё ещё не понимала техническую сторону этого процесса. Оля мне объяснила, что мужчины и женщины устроены по-разному.

– Шурик, – позвала она брата, которому было четыре года, – сними штаны.

То, что я увидела, меня потрясло. Вечером я подошла к тёте Тане и сказала:

– Я думаю, что ваш Шурик тяжело болен.

– С чего ты взяла? – удивлённо спросила она.

– У него что-то растёт внизу. Ему нужна операция, – покраснев, ответила я.

– Шурка, иди сюда, – позвала она сына. – Показывай, что там у тебя растёт.

Нет надобности рассказывать, как долго веселился весь наш семейный клан, повторяя эту историю…

* * *

Отец тем временем усиленно хлопотал, подыскивая нам дачу в Подмосковье. Чтобы нас включили как очередников ДСК «РАНИС», нужно было заручиться в первую очередь поддержкой генерала Шутова, возглавлявшего депутатскую комиссию при Моссовете.

Пока отец распивал с ним коньяк, уговаривая проголосовать за нас, не задавать дурацких вопросов, типа: «Где вы воевали? Имели ли ранения? Есть ли у вас книжка участника войны? С какого года состоите в партии?» Мы с начальником Управления кооперативными делами Константином Никулиным поехали на Николину гору пообщаться с Тихоном Николаевичем Хренниковым, который в то время председательствовал в РАНИСе. Композитор ничего сам не решал, но нужно было соблюсти правила демократии – провести голосование на собрании членов кооператива.

Это была чистая формальность, потому что такие кандидатуры, как наша, утверждались заранее сверху.

Голосовали за них, как правило, единогласно.

Ну выскочит какой-нибудь разъярённый дачник, мечтающий много лет отделиться от тёщи или от дочери с её мерзавцем мужем и крикливыми детьми, но его быстро успокоят: «Не горячись. Эта дача тебе не по карману. Жди следующей».

* * *

У Никулина были ещё некоторые проблемы. В это время Людмила Косыгина-Гвишиани, дочь премьер-министра Алексея Косыгина, строила там дачу. Долго, тяжело, подорвав на ней здоровье. Константину Ивановичу пришла бумага из ОБХСС с жалобой на то, что в подвале её дома построили лишний этаж с сауной, бильярдной и спортивным залом, что не полагалось по закону. И всякий раз, когда приезжала комиссия, Людмила Алексеевна заставляла рабочих забивать фанерой дверь в ненормативный подвал. А тут ещё местные хулиганы каждый день на воротах строящейся дачи оставляли один и тот же автограф: «Долой советских буржуев! За что боролись, на то и напоролись!»

Спалось после этого Людмиле Алексеевне плохо, вспоминалась дачная эпопея министра культуры Екатерины Фурцевой, которая свела её в могилу.

У Константина Ивановича был также разговор с Хренниковым о Кристине Онассис, проживавшей в это время в Москве со своим русским мужем. Она обратилась к Никулину с просьбой продать весь участок кооператива РАНИС на Николиной горе в её личное пользование. Никулин долго объяснял ей, что земля не продаётся, она принадлежит народу. Та не понимала, о каком народе он говорит, считая, что Никулин имеет в виду владельцев дач. «Так народ будет доволен, – говорила она, – я этим господам хорошо заплачу».

– От нашего взаимного непонимания смеялся даже переводчик. Меня удивить трудно, – сказал Константин Иванович, – сидя на этом месте, я всех и всё перевидал, но эта заграничная дамочка утомила меня. Заявилась ко мне в кабинет с огромным крестом, с камушками с куриные яйца. Я её слушаю, а сам думаю: «С такими побрякушками ты тут, милая, долго не проживешь. В первой же подворотне быстро снимут вместе с головой».

Так, веселясь и болтая, мы доехали до Николиной горы.

Жена Тихона Хренникова, любезно нас встретившая, указала рукой в глубь участка:

– Ищите там.

Мы пошли через заросли бурьяна, спотыкаясь о пни и коряги. Никулин раза два тихо выругался. Наконец, с паутиной на лицах, преследуемые роем мушек, мы продрались к деревянной избушке.

Известный композитор встретил нас в ковбойке и старых потёртых брюках. По его отрешённым глазам мы поняли, что он в процессе творения. До дачных проблем ему не было никакого дела. Он согласно на всё кивал и, по всей видимости, чаял нашего скорейшего отбытия.

Когда мы путём голосования были приняты в этот кооператив, то оказались в списке третьими. Стоим мы в этой очереди до сегодняшнего дня…

В 1983 году отец позвонил и предложил нам с мужем посмотреть дачу одного известного деятеля искусств.

– Если у вас не хватит денег, – сказал он, – я добавлю.

Зная, что у него больше десятки в кармане никогда не бывает, я, улыбнувшись, поблагодарила.

Дача была великолепная: с колоннами и большой террасой на втором этаже. Пока мужчины беседовали с хозяином, я пошла гулять по участку. На берёзовой поляне паслась белая лошадь. Под лучами заходящего солнца она казалась розовой и потому загадочной.

– Чья она? – спросила я сторожа.

– Не знаю… Приблудилась. Я всех в округе опросил. Никто её раньше не видел.

Лошадь мирно щипала траву. Увидев меня, потянулась к руке. Большие карие глаза смотрели внимательно, спокойно. Я погладила её по розовой шее. Она благодарно коснулась бархатными губами моей щеки.

– Отойдите, отойдите! – закричал сторож. – Она дикая!