подарила пистолет покойного мужа. Как-то Леонид чистил его, случайно нажал на курок и прострелил моему отцу ладонь между большим и указательным пальцами. След от пули остался на всю жизнь.

– Видишь это пятно, – грустно сказал он, – это каинова печать. Мне от неё не избавиться, так и буду умирать «братом Брежнева»…

* * *

Оправившись после своей вынужденной изоляции, он пришел к нам в гости и с присущим ему чувством юмора и, явно приукрашивая, рассказал:

– Когда психиатр ударил меня по колену молоточком, я подбросил ногу так высоко, что если бы доктор не увернулся, то непременно получил бы по физиономии. Но самое смешное было впереди, когда перешли к вопросам родословной и врач поинтересовался, не было ли в семье алкоголиков и людей с психическими отклонениями. Я ответил, что их хватает – Виктория Петровна, поражена вирусом стяжательства, племянница Галина страдает нимфоманией… А я – исполняю роль брата генерального секретаря.

Я не удержалась и уличила его в излишней фантазии. Отец засмеялся и сказал:

– Крепко выпивши был, потому такой отважный. Должен тебе сказать, что протрезвев, я здорово струсил. Комната-ловушка была малосолнечной, отчего я страдал невыносимо. Вентиляции никакой, но открыта форточка. Тишина стояла мёртвая. Часть окон была замазана белой краской. Напротив росло огромное старое дерево. Иногда на верхнюю ветку прилетал воробей. Может, это разные воробьи были, но мне хотелось, чтобы это был тот же самый, – вроде мы знакомые. Прилетит, посидит, что-то поклюёт, посмотрит на меня сочувственно и улетит. Очень я ему завидовал.

Приходил доктор. Ну такой… Без лица. Никакой. Они специально таких подбирают.

– Зачем вы меня здесь держите? Это же преступление, – спросил я.

– Мы вас лечим, – и улыбается.

– От чего?

– У вас печень не в порядке.

– А вы свою проверьте. У нас миллионы людей с больной печенью, так что ж, всех в психушки загонять?

– Откуда вы взяли, что вы в психушке? Вы в обычной клинике.

– В обычной клинике окна открываются, и родственники с ватрушками приходят навестить.

Однажды утром слышу: под окном кто-то возится. Встал я на подоконник, смотрю, парень что-то копает. Один. «Ну, – думаю, – с нами крестная сила! Сейчас или никогда». Приоткрыл форточку и говорю: «Слышь, парень, меня тут от алкоголизма лечат, а у меня дочка должна родить. Не передашь ей записку, чтобы она позвонила главврачу и сказала, как себя чувствует». Смотрю, он колеблется. «Да ты не сомневайся, она тебе на бутылку даст», – говорю. «Ладно, папаша, – говорит, – валяй пиши». Я тут же, на подоконнике, тебе записку настрочил и бросил ему, а она, подлая, в канаву упала, под трубу. Я чуть не заплакал. Трясусь весь, в любой момент врачи могут нагрянуть. Написал другую записку, склеил хлебным мякишем. На сей раз кинул удачно, она прямо в руки ему упала. «Ловко, папаша, – засмеялся парень. – Ты не баскетболист ли на пенсии?» Сошёл я с подоконника, лёг на кровать, от перенапряжения весь дрожу.

Когда я спросила отца, почему он мне оттуда не позвонил, он ответил:

– Ты что, ненормальная? Там комнатушка, как в твоём общежитии была, шесть квадратных метров. Я в ней, как зверь в клетке, ходил целыми днями, чтобы мышцы не атрофировались. Дверь заперта. На окне решётка в два пальца. Ни телефона, ни телевизора. Через окошко в двери подавали еду и, как сущее издевательство, газеты «Известия» и «Правда». Из них я узнавал новости о генеральном секретаре.

Деревенская эпопея

А там, во глубине России, —

Там вековая тишина.

Н. А. Некрасов

Иногда мы с отцом выезжали в Подмосковье на природу. Гуляли по лесу. Чистый, звенящий воздух, нежные оттенки зелени, яркие краски и терпкие запахи вызывали праздничное и восторженное настроение, и всё казалось прекраснее и добрее, и хотелось верить, что завтра будет так же хорошо.

«Почему, – думалось мне, – мир так убог? Почему люди, рождённые под ярким солнцем, сверкающими звёздами, синим небом и белоснежными облаками, так несчастны? Какие ещё грехи должен искупить человек, чтобы на него сошла Божья благодать?»…

Мы всё ещё находились в поисках дачи.

Как-то отец предложил нам купить дом из катаных бревен в деревне под Павловым Посадом. Лет сто тому назад купец Дерягин, поставлявший краски на кузнецовский завод, построил там для семьи усадьбу. Большой участок был засажен фруктовыми деревьями. Во дворе сохранились хозяйственные постройки: конюшня, амбар, сарай и баня. Резные наличники на окнах были настоящим произведением искусства.

Дом долгое время был нежилой. Приведя его в порядок, мы привезли туда детей.

На выходные наезжали гости. Малыши забирались на широкую русскую печь, гостей устраивали спать в сарае, где было чисто и пахло свежим сеном.

Наследники купца, не дорожившие семейными реликвиями, оставили на стенах старинные фотографии. На видном месте – сам купец Дерягин. Сердитый, важный, в длинной до пола шубе, подбитой бобром, с большим золотым перстнем. Очевидно, фотограф долго настраивал аппарат, так что купец взопрел и выглядел как после бани.

Соседи предупредили, что дом необычный, с привидением. Говорили также, что деревня во время пожаров выгорала несколько раз дотла, а этот дом огонь обходил. Мы, конечно, не поверили.

Однажды, оставшись в доме с младшим сыном, я почувствовала чей-то пристальный взгляд. Стало не по себе. Мы легли с сынишкой на печь. Я взяла книгу Булгакова «Мастер и Маргарита», но мне не читалось. Кто-то явно ходил по дому – скрипели половицы, отчётливо было слышно старческое покашливание. Я обмирала от страха. Проснулся мой малыш, слез с печки, побежал в сени на горшок. Прибежал оттуда и тихо мне шепчет на ухо:

– Мамочка, там в сенях дедушка стоит с бородой и в белом платье.

– Спи, – сказала я, – не фантазируй.

– Я не фантазирую, – обиделся он.

На следующий день приехал отец. Ночь прошла спокойно, и утром мы отправились косить траву.

Идя по зорьке в поле, он вспомнил, как Лёня, подростком, поранился во время покоса. Дед Яков его учил: «Не торопись, не нажимай, коса сама должна траву почувствовать». Но очень хотелось Лене понравиться деревенским девушкам. Размахнулся по-молодецки и вонзил косу в землю, стал выдёргивать и полоснул по ноге. «Я помню как брата везли на телеге домой, а я бежал рядом и плакал», – сказал отец…

В деревне проживали староверы, народ суровый, закрытый и неприветливый.

Нас поначалу сторонились, присматривались, потом приняли и очень любили наших детей. У ворот мы часто находили корзину с грибами, ягодами, яйцами, свежими огурцами или банку с мёдом – «подношения барчукам», как шутил муж. По воскресеньям он усаживал