К брату Брежнева тоже поначалу относились настороженно, но приняли и его.

И всё было хорошо, пока в первый же праздник деревня не загудела по-чёрному. Пили все и без всякой меры. Случались драки. Возвращаясь от молочницы с трёхлетним сыном, встретили мужика в разорванной рубашке и с окровавленным лицом. Мой сын вцепился в меня обеими руками и от страха не мог слово вымолвить. Придя домой, полез на печку – прятаться от жизни.

Поили и малых детей. Ровесники моего старшего сына могли выпить рюмку самогонки под хохот довольных родителей. Спаивали даже котов, которые в невероятном количестве расплодились в колхозных парниках. Я сама видела кота-алкоголика, который, полакав самогона из блюдечка, закусил огурцом.

Деревенские бабы с утра до позднего вечера работали: сначала в колхозе, потом дома. Но при этом на праздниках звонко пели, весело плясали, громко смеялись. Жизнерадостность их – от невежества. Не зная другой жизни, они были счастливы, если муж не бил. А подаренные на день рождения резиновые сапожки воспринимались как признание в любви.

В сорок лет деревенская женщина – старуха с глубокими морщинами, отвисшим животом, с выступающими венами на отёкших ногах. Совсем ещё не старая, ходит с вывалившейся маткой, подвязав её потуже, чтобы не мешала работать. Порой, сделав аборт и полежав пару часов, бежала по домашности. Одна старушка рассказывала, как в молодости после аборта ходила в лес собирать хворост. «Кровь из меня так и хлещет! – говорила она, смеясь. – Бывало, полные валенки набежит, аж хлюпает!»

В домах на чердаках сушились травы – на все случаи жизни. Я как-то спросила, отчего травка с красивыми цветочками. Молодая хозяйка, покраснев и стыдливо похохатывая, ответила: «Чтоб палка у мужика стояла».

К гинекологу шли, стоя одной ногой в могиле. Соседка на мой вопрос, почему она не обращается к врачу, ответила: – «Да ты чо? Далеко ехать. Скотина будет не доена. Потом врач у нас – мужик. Есть же такие извращенцы, которые чужим жёнам под юбки заглядывают, прости Господи! Да меня муж убьёт, если я перед доктором подол задеру!»

Когда я привезла из Москвы свою подругу – гинеколога, она обнаружила у соседки огромную опухоль.

За деревней протекала красивая маленькая речушка. Сюда мы ходили купаться и загорать. Мимо на тракторе с прицепом везли на ферму местных доярок. Самая бойкая, бесстыдно расставив ноги – «бетономешалочки», как говорил мой отец, и выпятив вперёд груди – «двустволочки», кричала: «Яков Ильич, где таких изящных девушек набрал? Айда с нами, не пожалеешь. Мы тебя быстро оприходуем, по всем правилам!» Остальные выражали кивками головы полную готовность ей помочь. Не отличавшийся большой скромностью отец смущался.

Русский мат – это отдельная тема. В деревне ругались все, включая стариков и детей. Соседский двухлетний карапуз, едва стоя на нетвёрдых ножках, гонял при мне кур и ругался безбожно: «Кыш, ёб…ый пух!»

Впрочем, в России ругалась и интеллигенция. Я слышала, как два музыканта спокойно вставляли мат, беседуя о музыке Альфреда Шнитке.

Мы с мужем были в шоке, пообщавшись с пятилетним внуком одного известного режиссёра. Мальчуган сидел в кресле и что-то строгал перочинным ножиком. В другой комнате раздался телефонный звонок, и приятель, извинившись, побежал отвечать. Вернувшись с полпути, попросил: «Пожалуйста, не говорите с моим внуком». Отсутствие его затянулось, и мой муж, который очень любил детей, погладил мальчика по голове и спросил: «Что это ты, малыш, выстругиваешь?» На что тот, не отрываясь от работы, коротко ответил: «Поц для твоего отца». Мы впали в такое замешательство, что вернувшийся режиссёр, всё поняв, упрекнул: «Я же просил не вступать в разговоры с этим поцем!»

Когда я была подростком, мы с отцом поехали в Днепропетровск. Он хотел показать мне город, в котором работал после войны Леонид Ильич. Вдруг какой-то импозантный мужчина закричал с противоположной стороны улицы:

– Яшка! Брежнев! Ты куда пропал? Это что, дочка твоя, биомать? Похожа на вас, биомать. А Лёнька где? Слышал, слышал, высоко взлетел, биомать, зазнался, забыл своих друзей, биомать…

Когда мы отошли и отец перестал смеяться, я спросила, что это за колоритная фигура.

– Один из бывших заместителей Леонида, когда он здесь был большим начальником, – ответил отец…

Однажды в наш деревенский дом заявился местный лесник. Прослышав о моём родстве, он прикатил на лихой тройке поглядеть на нас и себя показать. Увидев в доме иконы, он тут же начал проводить антирелигиозную пропаганду:

– Слышь, профессор, – сказал он мужу, – я знаешь, сколько таких икон топором порубал в своё время!.. Брат мой двор ими вымостил, дурак. По такой погани ходить.

Муж спустил его с крыльца и закинул в бричку. Лесник тем не менее обещал быть непременно в следующее воскресенье, чтобы «познакомиться с братом Брежнева».

Дабы этого не случилось, мы упаковали вещи и вернулись в Москву.

Не могу не отметить удивительную тактичность и благородство некоторых деревенских жителей, которые тронули моё сердце.

Каждое лето мы выезжали на родину моего отчима в украинское село. Народ там тоже пьющий, как и в России, но знающий меру.

Муж моей тётки, завхоз местной больницы, был очень привязан к нашим детям. Обучал их столярному мастерству, брал с собой в поле, показывал, как кормить скотину и как полоть огород. Мы с мужем не могли нарадоваться. Объясняя нашему младшему сыну, как сажать овощи, он дал ему картофелину и помог посадить прямо в центре двора. Малыш ухаживал за подрастающим кустиком, поливал его, окучивал и радовался появившимся цветочкам. Муж прозвал сына «маленьким принцем».

Как-то утром мой двоюродный брат двор заасфальтировал. Проснувшись и увидев в окно большой каток, «маленький принц», заплакав, выскочил на крыльцо, уверенный, что его питомец погиб. Каково же было наше удивление, когда мы увидели, что весь двор залит гудроном, а посередине – зелёный куст с белыми цветочками, огороженный колышками. Мы вспоминаем это и сегодня.

С деревней я знакома с детства. Летом меня отправляли к двоюродной сестре мамы, тёте Тане, главному врачу большого района. В семье было четверо детей. В этом же селе с красивым названием Малиновка жил и старший брат моего погибшего деда, Егор. Не признав советскую власть, он не вступил в колхоз и жил со своей женой, Лукерьюшкой, на хуторе. Будучи заядлым охотником, он приезжал к нам в Москву покупать борзых щенков.

Однажды я и его старшая внучка Оля собрали мелюзгу и всей ватагой отправились на озеро. Пока искали вёсла, детвора забралась в лодку, которая медленно стала отплывать от берега. Малыши