Рубенс в этот день впервые увидел Сусанну после долгих недель разлуки и смотрел на нее неотрывно… и только на нее!

– Так что поймите меня, Петер Пауль, мы рады видеть вас на наших семейных праздниках, но прогулки с моей дочерью, пока не заключена помолвка, нежелательны. Я полагаю, вы правильно примете мою просьбу и не обидитесь. Все в этом городе знают вас, все знают меня и мою дочь…

«Ревнивый болван, все равно твоя обожаемая Сусанна давно меня любит!»

Рубенсу было лестно, что его отчитывают, как нетерпеливого молодого жениха. Кроме того, Сусанна, которая сейчас старательно разевала рот, глядя в ноты, ухитрилась до начала концерта вложить ему в руку письмо. Так что Рубенс, слушая папашу Фоурмента, чувствовал себя счастливым влюбленным.

Пели только религиозные псалмы: полгода назад не стало супруги Фоурмента, матери Сусанны и других десяти детей. Она любила музыку.

– Так жаль, что вашу помолвку придется снова отложить до осени из-за нового траура, – продолжал Даниэль Фоурмент. – Но вы можете видеться у нас в доме раз в месяц.

– И на городских балах? – предположил Рубенс.

Фоурмент посмотрел на него удивленно: Рубенс ни разу не был замечен на этих балах.

– Но у нас траур… – напомнил Фоурмент укоризненно.

В записке Сусанна написала, что завтра придет к нему в дом с черного хода, в пять после полудня, на два часа, на целых два часа!

Но именно на этот день он заранее созвал помощников – обсудить картоны для брюссельского дворца. Явились все, но Рубенс удивил художников, заявив, что, к сожалению, слуг сегодня в доме нет – по причинам, которые он не будет объяснять. Поэтому вопреки его обещаниям совместного обеда не будет, он просит всех уйти в два часа пополудни и вернуться завтра…

Сыновей он отправил в дом к Яну Бранту. Слугам дал денег, как делал это на праздники, и отпустил: развлекайтесь или ступайте к родным, но ни в коем случае не возвращайтесь до глубокого вечера. Тут же спохватился, что слуги станут сплетничать, и стал путано объяснять, придумав что-то не слишком правдоподобное. В конце концов рассердился сам на себя, просто закричал, чтобы все убирались – быстро!

Старой Марии, которой некуда было уйти, он разрешил остаться в ее каморке. Ворчливая кухарка Мария была единственным человеком, в котором Рубенс был полностью уверен. Он попросил ее накрыть ужин на двоих в беседке, если будет хорошая погода, а если после обеда начнется дождь – то лучше в мастерской. Старуха плохо слышала, долго не могла понять, что он хочет, и Рубенс вскоре пожалел, что начал с Марией этот разговор…

Весь день он чувствовал, что суетится, как дурак. Чтобы успокоиться, решил посидеть на скамейке во внутреннем дворе, где принялся мечтать.

И тут он почувствовал, что сердце его бьется слишком сильно, до боли в груди. Только тогда осознал, что поступок Сусанны можно признать не только слишком смелым, но и странным. А если кто-то увидит ее, когда она будет входить в его дом? Это повредит не только ее репутации, донесут ведь и Роккоксу, а потом наместнице, она может рассердиться. И что скажет Даниэль Фоурмент? А вот что: «Я доверял вам, мэтр, а вы ведете себя недопустимым образом, я мог бы подать жалобу на вас или вызвать на дуэль, но из уважения к вашим заслугам…»

Рубенс вдруг испугался. Надо было утром не прыгать по дому, разгоняя домочадцев и помощников, а послать с верным человеком записку в дом Сусанны с сообщением, что видеться наедине в их положении неразумно. Вдруг, принимая ее в своем доме, он рискует их будущим? У них должна быть впереди прекрасная жизнь!

Но он ни в коем случае не хотел выглядеть трусом в ее глазах. Он должен взять на себя ответственность за то, чтобы их отношения остались в рамках пристойности – это очень важно, ведь он более разумный человек, старший по возрасту…

Старший!

Рубенс подошел к зеркалу и понял: за хлопотами он не позаботился о том, чтобы выглядеть наилучшим образом. Он занялся своей внешностью, без помощи слуг на это ушло много времени; мылся, причесывался, наряжался.

И вот пробило пять.

Он оставил приоткрытой дверь со стороны переулка и сел в кресло в овальном зале, откуда можно было видеть короткий коридор, ведущий к этому входу. В шесть часов он все еще сидел и прислушивался, но слышен был только бой часов во всем доме и на башне за углом. Рубенс все чаще подходил и осторожно выглядывал за дверь, он начал злиться.

«Сусанна так странно улыбалась, когда передавала записку. Она посмеялась надо мной, я никогда не понимал ее!»

Рубенс отчаялся и задремал. Сусанна проскользнула в дом и сразу подошла к креслу, разбудив его.

– Простите меня, сегодня все идет не так. Я ненадолго.

Рубенсу не верилось, что он видит Сусанну в полумраке – в доме, где, кроме них, никого нет. Она вдруг села у его ног на пышные юбки, взяла его ладонь и приложила к своей пылающей щеке.

– Ко мне в дом явился отец, не хотел уходить, – проговорила она тихо. – К нему утром снова заходил Арнольд Лунден.

– Кто это? – едва вымолвил Рубенс; ему хотелось сидеть молча, просто чтобы она держала его руку…

– Жених, сватался ко мне уже два раза, – просто ответила она.

Рубенс не мог понять выражение ее лица – нежное, немного печальное.

– И что ему ответил твой отец?

– Траур по моей матери еще не закончился, да и Лунден – обыкновенный торговец шпалерами. Отцу это не нравится.

Рубенс вскочил:

– А что вы, вы?! Отвечаете этому жениху?

– Я не разговариваю с ним, зачем? – Сусанна отвечала спокойно. – Я его почти не знаю. Через несколько минут я должна уйти, мэтр…

Она встала.

«Действительно, на что мы тратим время!» – спохватился Рубенс, но зачем-то добавил:

– Меня в Брюсселе тоже осаждали настойчивые дамы, все хотят, чтобы я женился на придворной богачке, на титуле, видите ли!

Зачем он заговорил об этом? Неприятно думать о каком-то неравенстве между ними, хотя, судя по всему, Сусанна не придает этому значения. Рубенс верил, что вскоре добьется от эрцгерцогини титула, вот сейчас выполнит ее заказ – и еще раз попросит, признается ей, что собирается вступить в новый брак. Ее светлость наверняка выполнит его просьбу!

Сусанна обошла зал, легко двигаясь в сумерках.

– Здесь все изменилось. Это для герцога вы все вывезли, ведь правда? А Венера осталась, я так хорошо помню ее. Она смешная, ваша Венера. – Сусанна придвинулась к картине вплотную. – Венера с зеркалом… в ней будто тоже что-то изменилось, нет?

Надо было приказать Марии зажечь свечи, но Рубенс не хотел тратить драгоценные мгновения. Он мечтал коснуться ее плеча, погладить шею Сусанны. Вместо этого он спросил:

– Что смешного ты находишь в Венере?

– В картине словно две части, как в музыке – две мелодии в одной пьесе. Одна – про зеркало, и оно необыкновенное, ее зеркало…