– Не надо, я согласен! – Впервые в жизни Рубенс был готов признать, что раздавлен. Он не помнил, чтобы когда-нибудь испытывал такое унижение…

– Мэтр. – Герцог улыбнулся криво, словно не услышал покорного возгласа Рубенса. – Раз уж мы договорились о главном, хочу сделать еще один заказ. Мне тут, пока дремал, сон любопытный приснился. Напишите небольшую картину лично для меня и тоже привезите ее в Лондон. Можно на доске примерно такого размера. – Герцог показал руками. – Разумеется, я оплачу отдельно. Знаете такой сюжет «Анжелика и отшельник»?

– Не помню.

– Из «Песни о Роланде», сюжет такой: похотливый отшельник заманил и усыпил прекрасную Анжелику, чтобы овладеть ею. Ан нет – обнаружилось, что он уже ничего не может. Как ни старался мерзкий старик, ничего у него не вышло. Напишите мне ее быстро, ладно? Вы слышите меня, мэтр? И главное: я хочу, чтобы отшельник лицом напоминал Ришелье.

«Хорошо, что я не бросился на герцога с ножом! В нем столько дури, что зеркало быстро его уничтожит и вернется ко мне, – с тоскливой надеждой подумал Рубенс. – Прав Ришелье: Бэкингем возомнил себя аристократом, но, строго говоря, по рождению им не является. В нем много вульгарного. Неужели зеркало двадцать лет помогало мне потому, что я сын принцессы? Неужели это правда?»

– Люблю приходить в собор: мне необходим свет его витражей, его гулкая музыка, – шептала Сусанна. – Такая, как сейчас. Ваши дорогие Клара и Изабелла будто с нами, я тоже люблю их, поверьте…

Рубенс и вдова дель Монте сидели в главном соборе Антверпена, отодвинувшись друг от друга, и слушали игру Булла, который пригласил знакомых оценить его новое сочинение. Люди на скамьях дремали, и, несмотря на раскаты органа, можно было тихо беседовать, не привлекая внимания.

– Мрачное величие собора странно успокаивает меня, даже делает счастливой, – продолжила Сусанна и повернулась к нему, – а почему вы так грустны сегодня?

Рубенс чувствовал себя опустошенным, как после болезни. Ему казалось – он овдовел во второй раз. Было печально, что он не может объяснить свое состояние женщине, на которой по-прежнему мечтал жениться. А ведь Сусанна – единственный человек, способный его понять и утешить…

– Вы не заболели?

– Я сильно расстроен, если говорить искренне.

– Что случилось?!

В тишине, наступившей между двумя музыкальными пьесами, ее вопрос прозвучал слишком громко, к ним повернулись любопытные.

– Я должен уехать недели через две или три, а до этого буду страшно занят. Когда снова увидимся – не знаю.

– Герцог заказал вам новые картины?

Рубенс кивнул:

– Сначала надо выполнить его заказ, потом поеду в Брюссель за паспортом и оттуда сразу в Париж.

На самом деле он должен будет из Брюсселя отправиться прямиком в Лондон, сопровождать антики. Что за проклятие, он теперь ни с кем не может быть откровенным, даже с будущей женой!

В мастерской Рубенс мучился с Анжеликой.

Одно дело писать соблазнительную нагую женщину в радостном состоянии влюбленности, в котором он пребывал до приезда герцога в Антверпен. И совсем иначе – когда судьба нанесла жестокий удар!

Рубенса преследовали сомнения: не оставил ли его дар художника после утери зеркала?

Он пошел к Моретусу и прочитал главу из «Песни о Роланде» Ариосто про отшельника, воспылавшего запретными чувствами к прекрасной Анжелике. Отчего-то Рубенсу стало страшно: вдруг герцог не случайно заказал ему картину о старческом бессилии? Он теперь часто думал о Бэкингеме как о лукавом, безжалостном, всемогущем сатире. Может, это злая насмешка, издевательство и вовсе не над Ришелье, а над ним, самим Рубенсом? Намек, что без зеркала он перестанет быть художником? И… мужчиной?

Рубенс работал упорно: вставал рано, на мессу не ходил и на прогулки не ездил. Лишь через неделю он смог оценить то, что получилось, и понял: пожалуй, никогда раньше ему не удавалось написать обнаженное женское тело с такой страстью. Спящая Анжелика не способна была соблазнить только уж совсем больного или дряхлого.

Да, он остался большим художником, понял Рубенс. Справился самостоятельно!

Значит – это возможно: жить и творить без зеркала?!

Это было и счастье, и огромное-огромное облегчение – свобода!

Рубенс написал инфанте Изабелле, что скоро будет в Брюсселе, проездом, поскольку должен сопровождать картины для герцога Бэкингема до порта Кале. Сообщил, что хотел бы обсудить с ее высочеством некоторые полезные для страны идеи и заодно попросить новую бумагу об освобождении от пошлин.

Тем временем работали плотники, сколачивали ящики, ученики под его присмотром упаковывали скульптуры, бюсты и картины для отправки в Англию.

Немного придя в себя, он послал Сусанне записку, где просил о встрече и хотя бы недолгой прогулке.

– Узнаю вас сегодня, а то вы были какой-то странный тогда, в соборе, – сказала Сусанна, когда они выехали из города.

Она впервые выезжала в более открытом, хоть и по-прежнему темном платье, и была очень хороша! Рубенсу захотелось написать еще один портрет Сусанны: он запечатлеет ее перед тем, как она станет его женой, и потом всю жизнь будет писать ее переменчивое лицо – десятки раз, писать ее портреты в разных нарядах, в разных ракурсах. Они будут разговаривать о чем угодно, вокруг них будут играть прекрасные здоровые дети, а затем они отправятся в Италию…

Если герцог не обманет, то денег у них будет так много, что можно будет купить замок и перестроить его по общему желанию. Она станет умной хозяйкой, подругой, любовницей и матерью.

– Я уезжаю через два дня, – напомнил Рубенс.

Они гуляли по Лунным холмам, любовались видами ранней осени.

– Когда вернетесь?

– Не знаю. Возможно, через две-три недели, не дольше. Позвольте вам помочь. – Рубенс взял ее под руку, вдруг перейдя на «вы»: он говорил с ней, как с хозяйкой замка, с матерью их будущих детей. Бережно и осторожно он повел Сусанну по тропинке к озеру – любоваться видом, надеясь, что она решится немного посидеть, обнявшись, на его плаще, можно будет поцеловать ее, чувствуя и ее тело, и землю под ним…