В Мадриде до приезда короля со свитой Рубенс переписал все картины.

В августе фаворит короля, герцог Лерма, высоко оценил качество представленной живописи. На дворцовой церемонии в честь вручения даров подарки Винченцо Гонзага были приняты с благодарностью королем и его любовницей, а также и герцогом Лерма. Тот пригласил молодого художника-фламандца в свой замок Вентосилья, и Рубенс написал отличный конный портрет фаворита.

Именно тогда Рубенс придумал себе новый девиз и повторял его потом в письмах к правителям:

…У каждого свой дар; мой талант таков, что, как бы непомерна ни была работа по количеству и разнообразию сюжетов, она еще ни разу не превысила моего мужества.

Он сам поверил в это всей душой.

Рубенс осознал, что смеет и может все: писать большие многофигурные полотна, создавать эффектные портреты знати, отказывать заказчикам, запрашивать самые высокие цены за картины. Писать стариков и детей, когда хочется, и еще копировать старых мастеров. Покорять людей обольстительными манерами, искусством изящной беседы. Навязывать свою волю, делая это с улыбкой. Давать работу одновременно десяткам художников и помощников, а написанные ими картины подписывать своим именем: Петер Пауль Рубенс.

После Мадрида он вернулся в Рим и остался жить там, запрашивая у герцога Мантуи жалованье «на жизнь, достойную такого человека, как я; мне нужно приличное жилище и двое слуг». Герцог выплачивал ему эти деньги, хоть и нерегулярно.

Так он быстро стал самим собой – великим Петером Паулем, Пьетро Пауло Рубенсом.

Он вовремя понял, что может сделаться самым значительным художником именно во Фландрии, в Антверпене, где его брата Филиппа назначили секретарем городского совета. Там для него было больше возможностей, гораздо больше, чем в Италии, где все преклонялись перед мастерами прошлого – Тицианом, Рафаэлем, Леонардо.

Уяснив это, Рубенс своевольно покинул службу у герцога Гонзага и вернулся в Антверпен, чтобы построить собственный дворец и жить по собственным правилам.

Он стал победителем.

Рубенс сидел в овальном зале, держа зеркало на коленях, когда в ворота особняка постучали, шум был резким и угрожающим. Художник убрал зеркало и подошел к двери:

– Я не пущу вас, Жербье…

В ответ он услышал надменное:

– Я – герцог Бэкингем.

Герцога трудно было узнать: черные тени залегли вокруг потухших глаз, уголки рта опустились, взгляд стал жестким, волосы безжизненно обвисли. Он вошел в дом, на ходу бросив: «Заприте дверь немедленно!»

– Где будем говорить? – сухо спросил герцог.

Рубенс жестом пригласил англичанина в свою студию, где на станке стоял незаконченный портрет Бэкингема. Даже не взглянув на портрет, герцог упал в кресло.

– Сразу о деле. – Он жестом разрешил Рубенсу присесть, стали заметны несвежие кружевные манжеты герцога. – О вашей коллекции.

Бэкингем повернул голову в сторону зала, кивнул:

– О вашей коллекции антиков. Вы назвали цену – сто тысяч гульденов, деньги будут вам выплачены. У меня есть требования по этой сделке.

– Конечно! Ведь дело настолько сложное… мы обсудили с Жербье.

– Ночью я покину город, – перебил герцог. – Сейчас вы отдадите мне зеркало Лукумона, а после моего отъезда упакуете антики и сами привезете их в Лондон, в мой дворец.

– Но… Что? Какое зеркало?!

– Оно у вас, я знаю! Кроме того, мэтр, только идиот не догадается, что за вашей картиной «Венера с зеркалом» оно и находится. Вы мне его отдадите немедленно. Сейчас! Картина эта мне, кстати, не нужна, дама не в моем вкусе.

Рубенс не мог произнести ни слова: как могло случиться, что к нему в дом из чужой страны является могущественный человек – за зеркалом, с которым он, Рубенс, не расставался больше двадцати лет? И почему вот прямо сейчас герцог не провалится сквозь землю, не падет бездыханным, пораженный молнией? Зеркало ведь наверняка не хочет поменять хозяина! Это только его, великого Рубенса, родная и нужная ему вещь!

– Что будет, если я откажусь? – Рубенс не узнал собственный голос, звучавший сдавленно и робко. Сил говорить громче не было.

– Вам надо объяснять? Тогда велите принести еды и вина. У вас ведь должна быть нормальная еда, а то меня пытались накормить дрянью! Я устал, вижу, вы тоже…

Герцог вдруг расслабился, казалось, настроение его улучшилось. После того как кухарка накрыла стол и ушла, они ели молча, не глядя друг на друга.

– Мэтр, кем была ваша мать? – Герцог заговорил первым.

– Моя мать, Мария Пейпелинкс, была достойная женщина, добрая, много сделала для меня, для всех нас, детей…

– Вам известно, что у Морица Оранского есть подозрение, что вы – сын Анны Саксонской, то есть его брат?

– Клевета! Вы допускаете, милорд, что я не знаю своих родителей?! Кому понадобилось придумывать такое? И главное – зачем?!

– Но вам известно об отношениях вашего отца – не помню, как его звали – и принцессы Анны Саксонской?

– Моего отца звали Ян Рубенс, он был весьма способным юристом. – Рубенс обдумывал ответ.

– Так вы знали о его романе с женой Вильгельма Оранского?

Мать никогда не говорила Рубенсу об этом. После ее смерти верный Птибодэ рассказывал о той истории: смутно, путано. Птибодэ объяснял, что произошла вереница случайных событий и вот – возникли слухи… Птибодэ всегда излагал эти слухи неохотно, без подробностей. А Петеру Паулю не было по-настоящему интересно; предпочитая жить в настоящем, он так и не расспросил толком старого слугу.

Рубенс решил, что сейчас лучше быть искренним:

– Что-то мне рассказывал слуга… хотя скорее он был для нас с Филиппом воспитателем. Мы звали его Птибодэ, а его настоящее имя было Йохан Бетс. Не так давно он умер от старости в моем доме…

– Меня не интересуют имена слуг и прочая ерунда. Но если вы вдруг не пожелаете отдать мне зеркало или попытаетесь схитрить, Мориц Оранский получит настоящие доказательства того, что вы – сын Анны Саксонской, его матери, а следовательно, опасны для него и его династии в Голландии. Оранский и так давно следит за вами, ведь в любом случае, кто бы ни дал вам жизнь, ваш отец стал причиной позорной гибели его матери. Вы – его враг, и это кровная ненависть, самая тяжелая.

– Но я-то в чем виноват перед Оранским?! Мой отец умер, когда мне было десять лет!

– Вы – единственный человек, которому штатгальтер может отомстить за свою мать. И, повторяю, если вы не будете благоразумным, Мориц Оранский получит доказательства того, что вы крайне опасны для Голландии. После этого он наверняка решит уничтожить вас. – Бэкингем проговорил это спокойно, но когда разжал левую ладонь, в его руке оказались осколки бокала, кожа была поранена.