Макс эпатировал немецкую публику своими «полотнами»: «Улитка легкоплавкой комнаты», «Объем мужчины, рассчитанный аксессуарами женщины», «Маленькая слезливая фистула, говорящая „тик-так“»… В названиях своих работ он манипулировал словами так же, как с помощью вырезок из книг создавал свои коллажи — никакой связи между собой, случайно совмещенные друг с другом, они приобретали какой-то новый, а потому особо ценный смысл. Поступки художника-экспериментатора были сродни его творчеству, их цель — вывести за рамки обыденности, напугать, оскорбить, осмеять. Макс грозил бюргерам, пришедшим в пивную Винтера пропустить кружечку-другую, разрубить их тела на кусочки висящим у входа топором. В подвале пивной он предлагал взору публики некий «натюрморт», состоящий из аквариума, где плавали жирные пятна краски, женские волосы, деревянная рука, а на дне — «мертвый» будильник. Он или безумец, или бунтарь, заключила добропорядочная публика. Максу пришлось провести несколько дней в полицейском участке за подстрекательство к бунту. Если из двух зол выбирать меньшее, то все же лучше прослыть революционером, чем сумасшедшим. Коллажи и инсталляции Макса были настолько непривычны, что некоторые считали их новым словом в искусстве, другие — оскорблением хорошего вкуса. Споры перерастали в ссоры. Ссоры заканчивались драками и попытками уничтожить его работы. Скандалы стали визитной карточкой Эрнста. Что может быть экстравагантней?

Французские «дадаисты» пригласили Макса в Париж, но, лишенный разрешения на выезд из страны, он вынужден был оставаться в Германии. И все же Бретон и Арагон устроили его выставку в «Sans Parcil», которая, как и в Кельне, началась со скандала, а закончилась полным провалом. Искусствоведы и критики в один голос отказали Максу Эрнсту в звании художника. Для них он — шут, обманщик, скандалист и профан. Зато поэты-«дадаисты» ничуть не были разочарованы и жаждали лично познакомиться с гением. Тцара со своей подругой Майей первыми посетили немецкого художника, затем Андре Бретон с молодой супругой провели свой медовый месяц в Тироле, где в это время жила супружеская пара Эрнстов.

И вот, наконец, Элюары добрались до Кельна, куда с наступлением осени перебралась супружеская чета немецких художников.

* * *

Луиз постучала кулачком по розовой с разноцветными разводами, напоминающими паутину гигантского паука, двери. Они немного подождали, затем послышались легкие шаги босых ног. Дверь распахнулась, и они успели увидеть только спину Макса, помчавшегося от них в глубь мастерской. Полы его рубашки развевались, а он крикнул через плечо:

— Давайте, заходите. Я сейчас буду с вами. Славненькое выдалось утречко. Я собой доволен. — Голос его был бодрым, и непонятно было, он только что встал или совсем не ложился спать. — Будете кофе? Я прямо здесь варю. Луиз не любит кофе.

Он держал кофейник в левой руке, а правой ловко расставлял чашки на низеньком столике. Высокого роста, мускулистый, в расстегнутой полотняной рубашке и закатанных до колен штанах, он походил на физкультурника: от него так и веяло здоровьем и бодрым расположением духа.

Разлив по чашкам кофе, он подмигнул и сделал широкий жест, приглашая присесть на тахту, рядом с которой находился низенький столик. Пока его правая пятерня взбивала волосы, левая уже тянулась к животу. Закончив чесать живот, он тут же распахнул штору на окне, впустив в мастерскую больше света. Создавалось впечатление, что в этом человеке сконцентрировалась масса энергии и он готов был расплескивать ее повсюду.

Луиз сидела поодаль в кресле и со снисходительным видом глядела на мужа. Рядом с ней на старом вытертом коврике пристроился малыш и сосредоточенно вытряхивал игрушки из матерчатого мешочка. Макс, выпив свой кофе, подскочил к нему и потрепал по макушке.

— У меня идея! — воскликнул он. — Пусть наш малыш будет Джимми.

— Зачем? — спросила Луиз. — Чем тебя не устраивает Ульрих? Или тебе мало Минимакса? Ты ведь так его недавно переименовал?

— Сегодня новый день, наш Ульрих станет Джимми, ну и пусть остается Минимаксом одновременно. А тебе больше подошло бы имя Роза. — Он ущипнул ее за полную щеку. — Шикарная роза. Благоуханная роза. — Он попытался ее поцеловать, но она отстранилась.

— Роза с шипами. Решено! Твое имя Роза. Только так и не иначе.

— Макс, не дури, — сказала Луиз-Роза со вздохом. — И когда ты повзрослеешь?..

— Луиз — ты была вчера. Не хочу тебя называть так сегодня. Итак, слышите, Поль, Гала. Отныне мою жену зовите Розой. Всем понятно?

— Отчего ж нет? — сказал Поль. — Моя жена по паспорту — Елена, а все ее зовут Гала. Она у меня праздничная женщина. Так, моя дорогая? Мое украшение.

— Дашь поносить?

— Для друга ничего не жалко, — со смехом произнес Поль и, обхватив жену за плечи, притянул к себе. — Как спалось? — спросил он, играя прядью ее волос.

— Я рано встал. Не люблю много спать. — Макс опустился рядом с Гала. — Отлично выглядишь, — сказал он несколько удивленно. — Как много женщин не выдерживают испытания близким расстоянием. А ты — наоборот. Я хочу украсть у тебя жену, — сказал он, оборачиваясь к Полю.

— Зачем?

— Нарисую. Но сначала мне хочется сделать твой портрет. — Он произнес это так, будто уже готов был сорваться с места и начать натягивать холст и готовить краски.

— Что ж… Может быть, и нарисуешь нас с Гала, когда сам будешь в Париже. Хочу пригласить тебя, Макс, к нам в гости. Как только у меня будет возможность купить дом, я сразу жду тебя… — он бросил взгляд в сторону жены Макса и тут же поправился: — Я жду тебя, твоего Джимми и Розу к нам в гости.

— Вы хотите купить дом? — подала реплику переименованная мужем из Луиз Роза. — Дом требует много средств на содержание. Вот дом моих родителей…

— Я хочу дом в два этажа, — вступила в разговор Гала. — Не обязательно в самом центре Парижа, можно на окраине. Но обязательно, чтоб был свой сад. Много-много деревьев и цветов. Море цветов. Приезжайте к нам, Роза, обязательно. — Сесиль займет Джимми, и мы прекрасно проведем время. Ну, что скажете на это, Роза, Макс?

— Всенепременно! — Макс ударил ладонями по своим коленям и поднялся.

— Вы говорите так, будто это дело завтрашнего дня, — скептически заметила Роза, помогая сыну нанизывать кольца пирамидки на деревянный штырь.

— Мы начали приобретать картины для своего нового дома, — заметила Гала.

— Макс, ты обещал нам кое-что из своего для нашей коллекции, — подхватил Поль и направился в глубь мастерской. Макс стоял напротив мольберта и задумчиво поглаживал свой небритый подбородок. Поль встал рядом, глядя на картину. На фоне грозового неба с летящими, нет, не серыми птахами, — зелеными рыбами, прямо на зрителя выдвигалось фантастическое создание с головой быка и хоботом в форме печной трубы.

— Н-да… Здорово. Какой придурок сказал, что ты не умеешь рисовать?! Убью гада!

Его глаза вспыхнули, и от избытка чувств он обнял художника.

С первого момента, как только они с Максом обменялись рукопожатиями, Поля не оставляло чувство счастья. Ему было интересно в нем все: его живописные работы, его коллажи, его размышления, поиски, сомнения. Он испытывал к нему нечто похожее на любовь, находя удовольствие наблюдать за движениями, жестами этого здорового мускулистого мужского тела, следить за развитием его мысли, поражаться смелости художественных поисков. Макс отвечал ему взаимностью, радуясь, как ребенок, возможности говорить с человеком, равным ему по масштабам, но не тождественным в мироощущениях. Между ними возникла особая связь близких людей. Каждый восхищался талантом другого.