— Гала, тебе совершенно не о чем волноваться, — вполне искренне заметил он и попытался сменить тему разговора. — Апрель — замечательный месяц. В Москве, наверное, тоже уже нет снега? Ты недавно получила письмо от подруги, так?

— Я не хочу об этом говорить. В Москве сейчас мокро и лужи. Ася несчастлива.

— Зато у нас с тобой все хорошо. — Он подставил ей локоть, чтобы она взяла его под руку.

— Все хорошо, особенно если взять во внимание, что ты глаз не спускал с белоглазой. — Они шли вдоль по улице бок о бок, но упорно глядя только себе под ноги. — Я не думаю, что вы столько времени обсуждали какой-то рисуночек Пикабиа, — продолжала Гала ворчливо, — и вряд ли твоя знакомая, судя по ее манерам, готовится принять постриг. Необычайно вульгарная особа, хотя, соглашусь, прехорошенькая. — Сделав рывок вперед, Гала встала прямо перед мужем и продолжала говорить, глядя прямо ему в глаза. — Ну что тебя во мне не устраивает, а? Тебе перестали нравиться брюнетки? Или моя кожа для тебя недостаточно белая?

— Гала, ты хочешь поссориться?

Его лицо побледнело, ноздри дрожали. Еще немного — он не выдержит, и они действительно поссорятся. Нет, ссора ей ни к чему. Она подавила в себе гнев.

— Прости, — сказала она примирительно. — Мне как-то нехорошо. Наверное, просто насморк замучил. И у меня болят ноги. Я столько кружила от стены к стене, что наверняка отмахала с милю, не меньше.

Голос у нее был такой несчастный, что Поль тут же проникся к ней жалостью.

— Зря я взял тебя с собой на вернисаж.

— Нет-нет, мне было очень интересно, очень, — поспешила успокоить его она. Дай только повод, и Поль будет еще чаще оставлять ее дома одну. — У меня всегда поднимается настроение, когда мы с тобой вот так проводим время.

Они вновь взялись за руки и молча пошли мимо крытого рынка, старика-чистильщика обуви, шляпной лавки.

— Мне нужно купить шляпу с широкими полями, — Гала прервала затянувшуюся паузу. — Давай отправимся на Лазурный берег. Мне просто необходимо погреться на горячем песке. Ты тоже, я думаю, не прочь полюбоваться на полуобнаженных женщин?

— Гала, в апреле пляжный сезон еще не открыт.

— Скажи, ты разлюбил меня?

Поль снова остановился. Гала выглядела не то испуганной, не то обиженной.

— Я хочу тебе кое-что сказать, — сказал Поль довольно серьезно. — Не сомневайся, я тебя люблю. Ты моя жена. Все женщины в сравнении с тобой — моль. Блеклая, незаметная, пыльная моль.

«Моль, которая оставляет бреши в нашей супружеской жизни», — подумала она, но вслух ничего не сказала. Поль продолжал:

— И мы купим тебе шляпу. Хочешь?

— Хочу, — ответила она и тут же, сложив ладошки лодочкой, поднесла к лицу, чихнула.

Поль подал ей свой носовой платок.

— Может, с покупками повременим? А сейчас зайдем куда-нибудь неподалеку, выпьем. Что-нибудь согревающее тебе явно не помешает.

Кивнув, она шмыгнула носом и сунула в сумочку носовой платок.

— Ужас, как мне надоел мой мокрый нос. Пожалуй, я бы не отказалась от вина или коньяка.

— Хорошая мысль. И настроение поднимется.

Они перешли улицу. Поль расстегнул пиджак и, задумчиво разглядывая свои покрывшиеся пылью замшевые туфли, распахнул перед Гала дверь. Они вошли в кафе и сели у окна, из которого была видна часть улицы и перекресток. Подошел гарсон с лихо подкрученными вверх, как будто наклеенными усами.

— Коньяк — заказал Поль. — Два коньяка и пармезан.

Официант принес бокалы и сыр, и они пили коньяк, сидя в полутемном зале.

Поль выпил половину, закурил.

— Я люблю женщин, — признал он. — Хорошо это или нет? Давай не будем ставить оценки, как в школьной тетрадке. Любить — это естественно. Ты, как никто другой, понимаешь это. Ты сама говорила: без любви нет смысла для существования. Любовь нельзя закрыть в супружеской спальне, запечатать печатью мещанского брака. Любить — это… — Он развел руками. — Любить — значит жить, наслаждаться. Если я прохожу по улице и не смотрю по сторонам, не замечаю красивых женщин, я лгу себе, пытаюсь бросить в тюремный карцер свою мужскую природу. Для меня «люблю» — равнозначно «существую».

— Но ты смотришь на всех этих женщин, как будто хочешь ими обладать, — Гала играла бокалом и не поднимала глаз. — Каждую оцениваешь по своей шкале ценностей, достойна она тебя или нет.

— В определенном смысле это правда. — Поль говорил тихо, обращаясь не к жене, а как будто пробовал найти ответ на давно мучивший его вопрос. — Для меня нет ада страшнее, чем одиночество. Я мертв, если не вижу, не ощущаю каждое мгновение подтверждение своего существования. Я всего лишь зияющая пустота, загадочное ничто, если никого нет рядом. Я становлюсь самим собою, узнаю, каков я есть, только когда есть отклик. Как в танце…

— Или в постели?

— Еще коньяк, — крикнул Поль. — Гарсон, еще два коньяка.

— Поль, скажи, зачем тебе другие женщины? — спросила Гала. — Зачем они тебе нужны, если есть я?

— Разве ты не поняла? Я мужчина, к тому же — парижанин. Больше всего я люблю Париж за его особый дух творчества и любви.

— Мне это понятно. Я тоже люблю Париж. И я могу согласиться, что парижанки — нечто другое, нежели, допустим, немки или москвички. Не скажу, что француженки красивей, чем русские женщины, может, даже наоборот. Мне кажется, никого нет красивей, чем мои соплеменницы. Разве я не права?

— Я знаком только с одной русской, — улыбнулся Поль. — Она великолепна.

Гарсон поставил на стол два бокала и кивнул, как будто соглашаясь с его словами.

— Все хорошо? — осведомился он.

— Все прекрасно, — ответил Поль.

— Соглашусь, парижанки знают толк в туалетах. Платья, шляпки, перчатки — в этом, наверное, им нет равных — продолжила разговор Гала.

— Дело не в платьях. И не в шляпках. Все гораздо сложнее, а может, и проще. Нет ничего постоянного, все меняется, возникает, уходит. Ты же умная, ты понимаешь, — глядя ей в глаза, говорил он. — Вот послушай… Хочешь, я прочту тебе кое-что из нового. Может, еще немного незаконченное?.. А впрочем, не надо.

— Нет, я хочу послушать.

— Что ж…

Некоторое время Поль помолчал, затем, вскинув высоко голову, начал:

Она молча смотрела куда-то в глубь бокала, и у него возникло такое чувство, будто он выплескивал слова куда-то в пропасть, в пустоту.