Я обнаружил еще три слова, которые нельзя произносить по телевизору: «пердеж», «херня» и «манда». Пердеж, мы о нем уже когда-то говорили, самое безобидное из них. Это как сиськи, непроблемное слово, только немного кудрявое. Херня… Иногда она так и норовит слететь с языка, но кто ж себе это позволит? Я эту эмоцию привык выражать иначе, поэтому тут я спокоен. Ну и очень интересное слово «манда». В отличие от большей части сленга, здесь трудно представить что-то другое, кроме конкретного анатомического органа. Всякие киски, щелки и мохнатки имеют и другие, вполне безобидные значения. Даже в мультфильме Уолта Диснея можно представить фразу: «Мохнатая киска забилась в щелку». Но манда – это отдельная история.

30 октября 1973 года этот монолог прозвучал по нью-йоркскому радио WBAI в программе под названием «Ланч-бокс», как иллюстрация к дискуссии о двойных языковых стандартах, принятых в обществе. Ведущий заранее предупредил: «Если вам такие темы не нравятся, лучше переключите».

«Житель Нью-Йорка, который ехал в автомобиле со своим малолетним сыном, – говорилось в последовавшем за этим выводе Верховного суда США, – прослушав эту программу по радио WBAI, написал письмо в Федеральную комиссию по связи, в котором пожаловался на использование в эфире подобной лексики». Обсудив этот вопрос с WBAI, Федеральная комиссия по связи вынесла в 1975 году декларативное предписание относительно допущения в эфире нецензурных выражений, определяя «нецензурные» как слова, описывающие «в терминах явно оскорбительных, согласно современным общественным нормам, половую или экскреторную активность и соответствующие органы, в те дневные часы, когда не исключен риск, что слушателями могут оказаться дети». Исходя из этих норм, Федеральная комиссия сочла мой номер неприличным и вынесла предупреждение радиостанции. Радио WBAI – а точнее, фонд «Пасифика», владеющий WBAI, – оспорил решение и выиграл дело в Апелляционном суде США. Тогда комиссия по связи подала апелляцию в Верховный суд, и в 1978 году Верховный суд – сюрприз, сюрприз! – вынес решение в пользу Федеральной комиссии.

3 июля 1978 года «Лос-Анджелес таймс» поместила эту новость на первой полосе. «Суд запрещает семь неприличных слов», – гласил заголовок.

Судья Джон Пол Стивенс так изложил решение большинства: «Вещательные СМИ добились небывалого повсеместного присутствия в жизни американцев. Люди сталкиваются с материалами оскорбительного, непристойного характера, выходящими в эфир, даже уединившись в стенах своего дома, где их право на покой имеет приоритет над правом нарушителя этого покоя, обеспеченным Первой поправкой». Но почему человек не может просто протянуть руку и повернуть выключатель? «Утверждать, что избегать дальнейшего оскорбления можно выключая радио при первых звуках непристойностей, – все равно что считать, что лучшая защита от нападения – это бегство после первого удара».

Я не юрист, но, по-моему, судья пытается убедить нас, что всякий, кто использует неприличный, по его мнению, язык, сродни грабителю, который врывается в дом с оружием, или бандиту, наносящему удары трубой по голове. Это несколько параноидальный взгляд на свободу слова.

Судья Уильям Бреннан выразил свое несогласие: «В США, стране культурного плюрализма, очень многие думают, высказываются и поступают иначе, чем члены Суда, не разделяя их тонкой чувствительности. Только сильной этноцентрической близорукостью можно объяснить тот факт, что Суд одобряет цензуру средств информации исключительно из-за их словесного содержания. Решение суда – это очередная попытка доминирующей культуры заставить те группы, которые не разделяют ее ценностей, подчиняться ее образу мышления, нормам поведения и словоупотребления».

Так держать, Билл Бреннан! Ирландцы должны поддерживать друг друга. А он уловил суть. Все упиралось в слова. Но суд накладывал запрет не только на слова, но и на мышление, поступки, разговоры, общение друг с другом. Лицемерия на самом деле было гораздо больше. Первым – и единственным – пожаловался на меня не какой-то условный Джо, вставший на защиту современных социальных норм, если они вообще существуют. Это был некто Джон Дуглас, член правления широко известной праворадикальной наблюдательной группы под названием «Нравственность в СМИ». Нэт Хентофф[188] называл Джона Дугласа «профессиональным обиженным». Разумеется, он не мог выключить в машине радио, потому что это значило бы оторвать правую руку, лежавшую на руле в положении на два часа, и предаться страшному греху опасного вождения.

Но ведь он мог попросить своего «малолетнего» сына переключить на другую станцию. Сынишке на самом деле было уже пятнадцать, на два года больше, чем мне в те гораздо более наивные и невинные времена, еще в 1950 году, когда я составил свой первый патлато-залупо-мудозвоно-херово-швабско-пиздо-громкорото-членососный список. Неужели Джон Дуглас реально верил, что этот ангелоподобный подросток середины 70-х никогда не слышал слов «насрать» или «ебать»? Разумеется, нет. Если жалоба Джона Дугласа о чем-то и говорила, то только о том, что он вырастил еще одно ебанутое, затурканное подобие самого себя, а что там с сыном на самом деле, волновало его в последнюю очередь. Бедный ребенок.

Дети – это всегда ширма. «Малолетние» сыновья. «Подростки в инвалидных колясках». Налагать запрет на все непристойное нужно прежде всего потому, как написал судья Стивенс, оглашая мнение большинства, что «радио слишком доступно детям, включая совсем маленьких, еще не умеющих читать». Это, в свою очередь, означает, что без риска транслировать в любое время, в любом месте и по всем каналам можно лишь то, что подходит для детей. Может, поэтому в нашем обществе так много людей с отставанием в развитии?

Дело Федеральной комиссии по связи против фонда «Пасифика» попало в программу обучения на курсах по средствам коммуникации и на многих юридических факультетах. Испытываю нечто вроде извращенной гордости. Я попал в примечания к истории судебной системы США.

Единственное, отчего я был просто в восторге, – что всем девяти членам Верховного суда под председательством Уоррена Бергера пришлось сидеть и слушать «Нецензурные слова», изрядный кусок альбома «Профессия – фигляр». Мне было интересно: неужели изучая эти улики против меня, никто из них тайком не улыбался и не посмеивался?

Период, когда с наркотиками стало совсем плохо, я вычислял по тому, что не мог вспомнить, кто выиграл Мировую серию. Было три-четыре таких года, где-то в середине 70-х. «Цинциннати Редс»? Два раза подряд? Когда, мать вашу, это произошло? Как, мать вашу, это могло произойти? Я всегда вел строгий – даже строжайший – учет всех своих выступлений, где бы они ни проходили. Но на волне бурного успеха после появления нового Джорджа Карлина, примерно с 1972 по 1975 год, в записях воцарился хаос. Мистер Анал превратился в Анал-под-кокаином.

Когда началась эта движуха, мы все еще жили в Венисе, как заправские хиппи. Но как только потекли деньги, мы решили вернуться домой – в Пасифик-Палисейдс, район на вершине холма. В то время в Пасифике любило селиться начальство корпорации «РЭНД»[189] вместе со своими семьями. Я был таким городским хиппи – непослушные длинные патлы, непонятная семья, способная ругаться ночи напролет, странные гости, приходящие когда попало с маленькими пакетиками в руках.