– Здорово! Ты – просто супер! – восклицает он, начисто забыв о том, что совсем недавно потрясло до самого основания фундамент нашего брака. Джинджер! Я вспоминаю, какими взглядами мы с Рори обменялись пару минут назад.

– Действительно потрясно выглядите! – выносит свой вердикт Андерсон, и все присутствующие дружно присоединяются к его оценке.

– Все по-честному! – отвечаю я. – Вы мне – крушение самолета, я вам – свой потрясный вид. Никакого обмана!

Вначале мы с Джейми болтаем о каких-то пустяках. Небольшой такой фрагмент. Он спрашивает меня о том, что я помню, чего не помню, о том, как мне живется после возвращения домой. Я охотно делюсь с ним своими куцыми воспоминаниями. Рассказываю ему про этот дом в Вирджинии, описываю летний вечер, воспоминания о котором так неожиданно всплыли в моей памяти. Подробности, надо сказать, хватают за душу. Вон даже вся моя семья слушает затаив дыхание. А мама – та вообще уже плачет, смахивая слезы рукой. Тейт массажирует ей шею, пытаясь таким образом успокоить. Потом я сообщаю Джейми о своей беременности, о ребенке, которого потеряла, но при этом не касаясь главного. Ответа на вопрос: А что я собиралась предпринять, когда узнала о своей беременности? Я стараюсь исподтишка наблюдать за Питером, так, чтобы он ничего не заметил. Мне интересна его реакция на мой рассказ. О чем он сейчас думает? И что думал тогда? И что вообще означала моя тогдашняя беременность для наших с ним отношений? Помнится, когда начиналась запись, я все боялась, что не выдержу и расплачусь в самый неподходящий момент, а потому говорю нарочито отрывистым голосом. Словом, стараюсь держаться молодцом. И так почти до самого конца разговора. Наконец Джейми задает мне свой последний вопрос. «Скажите, вы не задумывались над тем, почему выжили именно вы?» Я молча пожимаю плечами. У меня нет ответа на этот вопрос. Разве что сказать ему, что сейчас я решила двигаться вперед каждый день, не останавливаться на достигнутом, чтобы в полной мере воспользоваться тем шансом, который подарила мне судьба. Вторая попытка прожить жизнь заново. Это все, что я могу, говорю ему я. Надеюсь, Лив сейчас тоже смотрит эту передачу. Думаю, она бы одобрила мой ответ.

Телефон звонит и звонит без остановки. А Джейми начинает показывать мои фотографии, начиная с раннего детства, потом подростковые и студенческие снимки, фотографии моих выступлений на теннисных турнирах, радужные фотки, запечатлевшие наш с Питером медовый месяц на Карибах. Снимки сливаются в одну сплошную ленту, такой своеобразный монтаж моей прошлой жизни.

Очередной телефонный звонок, и у Питера явно сдают нервы.

– Ответь хотя бы на этот! – говорит он, протягивая мне трубку. – Иначе у меня голова лопнет от всех этих звонков.

Я приподнимаюсь с кушетки, беру в руки телефонный аппарат и медленно шествую вместе с ним на кухню. На автоответчике уже высвечивается не менее дюжины принятых звонков.

– Слушаю! – говорю я в трубку.

– Нелл! – слышу я на другом конце провода. – Простите, что беспокою вас. Это – Джаспер. Джаспер Аэронс. Мы с вами встречались на вечере в вашей галерее. Я – старинный друг вашего отца.

– Конечно! Я помню! – отвечаю я, уже пожалев, что сняла трубку. Конечно, я знаю, что ты переживаешь за меня, что тебе жаль меня и ты страшно рад тому, что я постепенно прихожу в себя после всего пережитого. Пожалуй, точно такие же слова заготовили для меня и все остальные, кто не смог дозвониться напрямую. За исключением репортеров, разумеется.

– Я только что посмотрел передачу с вашим участием. «Портреты американцев». – Он слегка откашливается. – У меня есть кое-что, чтобы показать вам. Совсем забыл об этом и вспомнил только сейчас, когда смотрел передачу.

– И что же это такое? Карта местности, где скрывается мой отец? – Я стараюсь говорить шутливо, но получается плохо.

– Не совсем! – отвечает он уклончиво. – Послушайте! Завтра днем я буду в городе. Что, если нам встретиться в каком-нибудь кафе и посидеть за чашечкой кофе? И я вам все объясню.

Джаспер Аэронс поджидает меня в кофейне «Старбакс» в двух кварталах от моего дома. Мы договорились с ним на десять часов утра. Питер уже ушел на работу, и вот я выбираюсь из дому, медленно бреду по тротуару, чувствуя временами, как все еще болят мои ребра. И тут до меня доходит, что я впервые после своего возвращения в Нью-Йорк вышла в город одна, без всякого сопровождения. Словно какая-то маленькая девочка, которая не может обойтись без няни, или собака, которой для выгула нужен хозяин.

На улице течет обычная жизнь. Праздник – День труда – отшумел, на смену ему пришли будни. Лето из последних сил не хочет уступать свои права осени, но воздух уже по-осеннему прохладный. Листья на деревьях отдают жемчужным блеском. Их дальнейшая участь уже предрешена, и они хорошо понимают это. Скоро, совсем скоро им предстоит опасть. И напрасно они льнут к ветвям, цепляясь за них из последних сил. Все равно листопад неизбежен. Запахи гнили и мусора, которые душили горожан почти весь август, тоже куда-то исчезли благодаря чрезмерно влажному воздуху. И сейчас все вокруг благоухает свежестью, отдаленно похожей на запах жидкого моющего средства «Тайд». Вокруг меня спешат по своим делам жители мегаполиса. Повседневные заботы, повседневная жизнь. Никому нет дела до листьев, отчаянно пытающихся удержаться на кронах деревьев, никто не замечает того, что воздух уже пахнет осенью, что подули северные ветры, которые способны уже в ближайшие дни изменить городской пейзаж до неузнаваемости. Но сегодня, к счастью, погода явно располагает к прогулкам на свежем воздухе.

Почти никто из горожан, проходя мимо, не обращает на меня внимания. Разве что какой-то юный хипстер лет двадцати с небольшим зорко высмотрел меня в толпе, приветливо кивнул и улыбнулся. Да спешащая куда-от мамаша с малышом участливо бросила, обращаясь ко мне: «Ах, боже мой, боже! Мне так вас жалко! Так жалко!» А ее малыш в это время доверчиво прильнул к моей правой ноге. Я еще плотнее запахиваю капюшон куртки вокруг шеи и сдвигаю его почти на самый лоб, чтобы сохранить хоть малую толику своей анонимности, и ускоряю шаг в сторону кофейни. Захожу, и сразу же в нос ударяет аромат свежезаваренного кофе.

Джаспер уже на месте, погружен в изучение «Нью-Йорк таймс», тех ее полос, которые отведены искусству. Какое-то время я переминаюсь с ноги на ногу, стоя у входа. Пытаюсь понять, готова ли я к предстоящей встрече. Готова ли поверить этому человеку? Доверяю ли я ему? И даже если доверяю, то хочу ли услышать все то, что он хочет сказать мне?

Вчера во время очередного нашего сеанса психоанализа мы вместе с Лив снова занимались свободными ассоциациями. В том числе обсуждали и наши отношения с Питером и как далеко мы с ним продвинулись по части их нормализации. И тут она неожиданно попросила меня отреагировать с ходу на слово доверие.

– Задайте мне этот вопрос позднее, ладно?

– Ваш ответ «Задайте мне этот вопрос позднее, ладно?» – это и есть ваша самая первая, инстинктивная реакция на слово? – спросила меня Лив. – Или он лишь свидетельствует о том, что вы циничны, а потому в какой-то степени циничен и ваш ответ?