Около четверти часа в гостиной было тихо. Наконец консилиум в будуаре завершился. Первой в гостиную вышла леди Лидьярд, за нею Гардиман. Изабелла осталась смотреть за больным. Стоя в двери, Гардиман обернулся, чтобы повторить последние указания – а проще говоря, еще раз взглянуть на Изабеллу.

– Поите его вволю, мисс Изабелла, а если захочет есть, дайте немного хлеба или сухого печенья. И больше, пожалуйста, до завтра – до моего прихода – ничего.

– Спасибо вам, сэр. Постараюсь в точности…

На этом месте леди Лидьярд прервала обмен любезностями и наставлениями.

– Будьте добры, мистер Гардиман, притворите дверь: дует. Большое спасибо. Даже не знаю, как выразить вам свою благодарность. Боюсь, без вас моего бедного малыша уже не было бы в живых.

– Ваша милость может больше о нем не тревожиться, – бесцветным и ровным, как обычно, голосом отвечал Гардиман. – Главное – не перекармливать! Впрочем, под присмотром мисс Изабеллы он будет в полном порядке. Кстати, ее фамилия, кажется, Миллер? Она, случайно, не родственница уорикширским Миллерам из Даксборо-хауса?

Леди Лидьярд взглянула на него с насмешливым удивлением.

– Мистер Гардиман, – сказала она, – вы уже четвертый раз спрашиваете меня об Изабелле. Вас, видимо, очень занимает моя юная компаньонка. Нет-нет, извиняться ни к чему: для Изабеллы ваше внимание лестно, а я, поскольку люблю ее всею душою, – я только рада, что она кому-то нравится. Однако же, – добавила она, опять перескакивая на выразительный, но не принятый в высшем свете язык, – пока вы с нею любезничали у меня в будуаре, я с вас обоих глаз не спускала, и вот что я вам скажу: Изабелла не вашего поля ягода! Я никому не позволю ее облапошить, так и знайте наперед. Ну и насмешили вы меня, когда принялись выспрашивать, не из благородного ли она семейства! Изабелла сирота, дочь аптекаря из захолустного городишки. У всей ее родни ни гроша за душой, одна только осевшая в деревне старая тетка имеет сотни две-три годовых. Сама я прослышала о девушке случайно. Когда она потеряла отца и мать, тетка предложила забрать ее к себе. Изабелла сказала: «Нет, благодарю. Не хочу быть вам обузой – вам ведь на себя едва хватает. Любая девушка может заработать на жизнь честным трудом, если постарается, – а я уж постараюсь!» Так она сказала. Меня восхитила ее независимость, – продолжала леди Лидьярд, снова переходя на возвышенный слог и образ мыслей. – Моя племянница как раз в это время вышла замуж, я осталась одна в этом огромном доме и предложила Изабелле пожить несколько недель со мной, почитать мне, а там уж решать, по душе ей у меня или нет. С тех пор мы с ней неразлучны. Будь она мне хоть родная дочь – я и то не могла бы любить ее сильнее. И она отвечает мне такой же искренней привязанностью. Изабелла славная девушка – всегда приветлива, мила, разумна; ей хватает здравомыслия, чтобы понять, что в обществе – в отличие от моего сердца – место ее весьма скромное. Я с самого начала старалась, ради ее же блага, развеять все возможные сомнения по этому поводу. Внушая ей бесплодные надежды насчет будущего замужества, я оказала бы бедняжке медвежью услугу. Ее суженый будет человеком ее круга – я уж об этом позабочусь. Слишком много страданий приносят неравные браки, мне хорошо это известно из опыта одной моей родственницы. Простите, что так долго занимаю вас своими домашними заботами, но я очень люблю Изабеллу, а неопытной девушке так легко вскружить голову! Теперь вы знаете о ней достаточно и сами можете судить, каковы должны быть границы вашего к ней интереса. Я полагаю, нет нужды продолжать этот разговор: мы поняли друг друга.

Гардиман выслушал все это с холодной невозмутимостью, которая давно уже сделалась частью его самого и которая лишь благодаря появлению Изабеллы ненадолго покидала его. Когда гостю наконец представилась возможность говорить, он был краток. Как оказалось, он мало что вынес для себя из слов леди Лидьярд и по окончании ее тирады остался преисполнен ровно такого же интереса к Изабелле, как и перед ее началом.

– Вы правы, – спокойно заметил он. – Мисс Изабелла и впрямь славная девушка. Она красавица, и притом скромна без всякого жеманства. Наши светские девицы, признаться, не в моем вкусе. Мисс Изабелла совсем другая.

Лицо леди Лидьярд вытянулось от удивления.

– Но позвольте, я, может быть, выражалась не совсем ясно, и вы не поняли меня… – снова заговорила она.

Гардиман невозмутимо заявил, что понял ее прекрасно.

– Да, прекрасно, – с непробиваемым упрямством повторил он. – Мнение вашей милости о мисс Изабелле совершенно сходно с моим. Разумна, мила, приветлива – как раз эти качества я ценю в женщине превыше всего. И, разумеется, хороша собою. Настоящее сокровище, как вы верно подметили, для счастливца, которому выпадет на ней жениться. Уж поверьте, в этом я разбираюсь: сам дважды чудом избежал женитьбы. С тех пор – хоть я и не возьмусь объяснить почему – угодить мне становится все труднее. Но мисс Изабелла мне очень, очень нравится. Впрочем, виноват, я, кажется, повторяюсь? Если позволите, завтра я заеду взглянуть на вашего больного часов этак в одиннадцать. Позже никак не получится: во второй половине дня я уезжаю на лошадиные торги во Францию. Что ж, разрешите откланяться. Рад был услужить вашей милости.

Леди Лидьярд благоразумно решила отпустить гостя с миром, оставив всякие дальнейшие попытки добиться взаимопонимания.

«Либо у него соображения только на лошадей хватает, – размышляла она, – либо он нарочно не желает слышать самых прозрачных намеков. Однако прекратить это знакомство никак нельзя – из-за Тобби. Придется убрать с его дороги Изабеллу. Пока жива, ни за что не допущу, чтобы моя милая девочка оказалась в ложном положении. Завтра к приходу мистера Гардимана отошлю ее куда-нибудь с поручением. Если он придет в следующий раз, она будет лежать наверху с головной болью. Явится еще – узнает, что она отправилась в деревню пожить в моем имении. А станет пенять на ее отсутствие – ну что ж: мы тоже, когда надо, бываем на редкость бестолковы».

Счастливо разрешив таким образом свои сомнения, леди Лидьярд почувствовала непреодолимое желание призвать к себе Изабеллу и приласкать ее. Такова уж была естественная реакция добросердечной вдовы на избавление от беспокойства о судьбе девушки. Распахнув дверь, она неожиданно, как частенько случалось, предстала перед Изабеллой. Даже самые теплые чувства ее милости неизменно изливались в грубоватой манере, какая вообще была свойственна всем проявлениям ее натуры.

– Я не забыла поцеловать тебя утром? – спросила она, едва Изабелла поднялась ей навстречу.

– Нет, миледи, – приветливо улыбаясь, отвечала девушка.

– Ну, так поцелуй и ты меня как следует. Любишь меня? Отлично, вот и поговори со мною, как с матерью. Обойдемся разочек без всяких «миледи». Да обними же меня хорошенько!

Что-то в этих нехитрых словах – или во взгляде, каким они сопровождались, – затронуло в душе Изабеллы самые глубокие чувства, которые редко выплескивались на поверхность. Улыбающиеся губы задрожали, в глазах сверкнули слезы.